Те, кто оставался на чердаке, скучились в оконном проёме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:
И размахивал белыми кулаками.
Порох непромокаемый
Что тебе мешает придумать порох непромокаемый?
Козьма Прутков Посвящение
Каждый в детстве что-нибудь коллекционировал. Кто фантики от конфет, кто марки, кто спичечные наклейки. Один мой знакомый собирал коллекцию пауков. Как-то их специально засушивал и держал в коробочках из-под пудры. Другой мой знакомый был помешан на оловянных солдатиках. Лично я коллекционировал всё подряд – и фантики, и марки, и спичечные наклейки, и книги, и закладки для книг. Только от пауков бог миловал. В школе на переменках, на улице и в полутьме подворотен кипели коллекционерские страсти. Одно бельгийское Конго с бабочкой Satyrus hermione шло за десять видов столицы братской Монголии города Улан-Батор. Набор спичечных этикеток с вредителями сельского хозяйства (двенадцать штук) приравнивался к пяти деятелям Парижской коммуны или же к одному Че Геваре в берете и с пулемётом в руках. Комплект журнала «Техника – молодёжи» с «Туманностью Андромеды» стоил трёх романов Немцова. И так далее. Годам к тринадцати, переболев собирательством, повзрослевший человек успокаивался. Интересы менялись – кто-то начинал замечать, что девочки не совсем одно и то же, что мальчики. Другие записывались в Дома и во Дворцы пионеров, чтобы помалу приобщаться к полезной деятельности – дудению на горне или трубе, паянию электрических схем, моделированию летательных аппаратов, рисованию портретов и натюрмортов. Третьи, разочаровавшись в жизни, ступали на тропу хулиганства, готовя благодатную почву для нынешней криминальной России. Каждый искал себя, такова уж человеческая природа. И лишь самые неутомимые и азартные не выпускали коллекционерское знамя и пронесли его через всю жизнь. Вот таким-то и посвящается эта повесть.
Глава первая Валенок и его хозяин
На город навалилась жара – после долгого холодного марта это было неожиданно и приятно. Мы все поснимали шапки и позабрасывали их на шкафы. На улице не было лужи, которая не захотела бы вдруг сделаться океаном; и делались, переливаясь через края и рождая торопливые речки. По ним плыли из варяг в греки наши белые бумажные корабли. Из земли полезли трава и какие-то маленькие букашки. Коты сопели на солнце и мирно улыбались прохожим. Весна примирила всех. Даже голуби клевали с руки.
Вот в такой сумасшедший день я и мой приятель Щелчков стояли на берегу Фонтанки и смотрели, как мимо нас плывёт одинокий валенок. Плыл он в положении стоя на обтаявшей, ноздреватой льдине, и мы ему немного завидовали. За Калинкиным начиналось море, а я и мой друг Щелчков бредили островами сокровищ, берегами слоновой кости, пиратами мексиканских заливов и прочими романтическими страстями.
– Жалко, – сказал Щелчков, – что до лета ещё два месяца. Вон в Африке всегда лето. А здесь ждёшь не дождёшься, а оно раз – и кончилось.
Валенок, равнодушный к миру, ушёл в тень под Английский мост.
– Интересно, – сказал Щелчков, – доплывёт он до мыса Горн?
– Не знаю, – ответил я. – Океан – опасная штука. Налетит какой-нибудь шквал, или спрут под воду утянет, или пресная вода кончится. Всякое может быть.
– Да, – загрустил Щелчков. – Живёшь здесь, как лягушка в болоте. Ни пиратов, ни акул – ничего. Кран на кухне открыл – и пей себе, пока из ушей не польётся. Скука! – Щелчков зевнул. – Я летом, когда буду на даче, сделаю себе настоящий плот, из шкафа, я уже придумал какой. Речка там будь здоров, почти как наша Фонтанка, только берега не такие. И помельче, зато есть водопад…
– Погоди! Постой! Ну куда же ты! – Вдоль берега прокатился крик, тихий и какой-то обиженный. Но что всего удивительнее – тихий-то он был тихий, но сразу же заглушил и Щелчкова, и автомобильную возню на Египетском мосту, и звонкие голоса трамваев.
Щелчков мгновенно примолк. Мы оба повернули головы влево и увидели такую картину.
По стёршемуся граниту набережной бежал человек. Лицо его было маленькое, глаза мелкие, рот большой. Бежал он прямо на нас, размахивая огромным зонтиком. Ручка зонтика была выставлена вперёд и загнута на конце крючком.
Выглядел человек странно – в пиджаке сомнительного фасона, в галстуке в зелёный горошек, в розовой, навыпуск, рубашке и в сиреневых спортивных штанах. Левая нога была в валенке, правая – в махровом носке с выглядывающей из дырки пяткой. Носок был морковно-красный, пятка – неопределённого цвета.
Он с шумом пробежал мимо, зыркнув глазом по нашим лицам и обдав непонятным запахом. Сладким и каким-то солёным, с лёгким привкусом увядшей берёзы. Будто воблу сварили в сахаре, перемешивая берёзовым веником.
Мы, как по команде, переглянулись и повернули головы ему вслед.
Человек взбежал на Английский мост, ткнул зонтиком куда-то через перила, потом скатился клубком на набережную и побежал к ближайшему спуску.
Мы тихонько поспешили за ним и, немного не доходя до спуска, встали за гранитную тумбу.
Человек стоял на краю, на низкой гранитной кромке, и ручкой зонтика тянулся к воде. Перед ним медленно, как во сне, плыл на маленькой аккуратной льдинке наш старый знакомый – валенок.
– Ну немножечко, ну ещё… – волнуясь и прискакивая на месте, уговаривал он непослушную льдину, – ещё чуточку, на два сантиметра…
Но льдина на уговоры не поддавалась. Она тихо себе плыла и думала о чём-то своём.
Человек на берегу чуть не плакал. Та нога, что была без валенка, выводила печальный танец; левая, сочувствуя правой, нервно и не в такт ей притопывала.
Мы смотрели, как человек старается, и нам его стало жалко. Первым сообразил Щелчков. Он вытащил из кармана гайку, прищурился и метнул в воду. Она булькнула перед носом льдины и погнала маленькую волну. Льдина удивлённо подпрыгнула и слегка подалась к берегу. Зонтик клацнул по ледяному краю; валенок лениво качнуло.
– Так, ага, вот-вот-вот, спасибо… – Рука с зонтиком потянулась к валенку. – И ещё…
Но в этот момент судьба, похоже,
