земли, и Таня, вскрикнув, вросла в межкрылье своего ведущего.
– Таня… Таня… – шептала «Ява», и на поворотах Ян нарочно наклонял квадр пониже, рискуя опрокинуться в песок, чтобы Таня снова и снова становилась с ним одним целым.
Колонна замерла у изрезанных морщинами холмов. Вечные, как великаны, они смотрели сверху вниз не то равнодушно, не то снисходительно. Увязая в песке, Ян увлек Таню под навес, где гостей ждал бедуин с верблюдом на привязи.
– Здесь рядом бедуинское кочевье, – сообщил Ян, и в этот момент Таня буквально рухнула на подушки, разбросанные по полу, утянула, как в омут, за собой Яна, а тот, падая, успел сделать знак бедуину и что-то деловито сказал ему на иврите. Он учтиво поклонился, ушел и вскоре вернулся с маленькими чашечками ароматного чая.
Таня с наслаждением втянула дымок, прислушалась: в соседних, таких же как эта, соломенных хижинах смеялись и разговаривали.
– К нам никто не войдет. Только принесут еще чаю, – проводил Ян взглядом бедуина; а Таня в этот момент сдернула с себя «сафари» и подползла к Яну, удобно расположившись у него между коленей. А тем временем смех за зыбкими перегородками рассеялся по пустыне, оставил только пение бедуина, заунывное, как покачивание стрелки метронома, и пыль, пыль, пыль из-под летящих по пустыне квадроциклов, напоминающих издали черных жуков, перебирающих лапками в ожидании соития…
– Мы остались в пустыне одни? – насторожилась Таня, хотя была вовсе не из робкого десятка.
– И бедуины, – насмешливо прищурился Ян, но тотчас стал серьезным. – Через час приедут другие квадроциклы. У нас с вами час…
– Час и вся жизнь… – задумчиво произнесла Таня.
Она сняла с него «сафари», осторожно, как в первый раз, прикоснулась губами к губам. Поцелуй со вкусом бедуинского чая. Ее губы, такие сочные и нежные, казалось, излучают какую-то энергетику, передают некое сообщение, которое, коснувшись его губ, переходит дальше, вниз, к сердцу, и еще ниже, и, воспринимая информацию, зажигается огонь, испепеляющий все на своем пути…
– Ваши губы пахнут чаем и дымом… – сказал Ян…
– Подождите, – попросила Таня умоляюще, – ну, подождите, молчите, пожалуйста…
– Скажите мне, кто вы? – Ян целовал ее, опьяняясь ароматом волос.
– Я – ваша Шахерезада, – потянулась она к молнии на его джинсах.
– Вы похожи на Сфинкса…
– Главное, чтобы не на египетскую мумию, – отшутилась Таня… – Вы знаете, о чем я сейчас мечтаю?
– О чем?
– Остаться с вами в пустыне навсегда, и пусть этот человек приносит нам чай по утрам.
– Только пусть он приходит вовремя, но не раньше, чем вы успеете застегнуть молнию…
Солнце медленно, как будто боялось разбиться, скатывалось за линию гор и было похоже на огромный, неуклюжий шар.
– Посмотрите, как много вокруг всего происходит, какая здесь странная и непохожая ни на что жизнь. – Таня отпила из чашечки остывший чай.
– Я столько раз видел закат в пустыне, и, кажется, что все одно и то же – солнце, пески, но каждый раз все разное. – Ян улыбнулся. – И никогда не надоест, даже если видишь это много лет, из года в год. Здесь слышен голос вечности.
В самом деле, если прислушаться, то пустыня полна звуков, будь то «звук осторожный и глухой» гальки, скатившейся с бархана, шуршащий промельк песчаной лисы или едва слышный вдали оклик бедуина.
В пустыне даже банальное сравнение человека с песчинкой вдруг становится реальным и осязаемым, когда слепой ветер гонит наугад песчаную взвесь, и она стелется по земле, а то, скручиваясь в бараний рог, вдруг взвивается ввысь да и рассыпается мелким бесом. Чем не зримый символ человеческой жизни, покорной капризному фатуму?
Солнце окончательно закатилось за горизонт, расплескав напоследок свои горячие лучи, подсветив барханы и бросив прощальный взгляд на простертую ниц пустыню.
– Обнимите меня, – попросила Таня.
Ян обнял ее, они стояли, обнявшись, следя за закатом солнца, казались себе одинокими путниками, которых судьба забросила куда-то в неведомое, в лабиринт, в мир, исполненный загадок и тайн.
…Рано утром, миновав пограничные пункты, Таня и Ян въехали в Эйлат и, проскочив гостиницу «Принцесса», горделиво приткнувшуюся, словно принцесса, к венценосному заливу, устремились в город по ровному упругому шоссе. Справа поблескивала, как пенсне, продолговатая водная гладь, слева высились сыпучие, словно время, ветхозаветные холмы.
Ян не первый раз бывал в Эйлате и каждый раз, как ребенок, радовался этим ярким и пестрым краскам – будто после размытости навели резкость, и изображение вмиг стало контрастным.
Тем не менее, несмотря на четкость изображения, сколько бы времени ты ни провел в Эйлате, он будет казаться сном, золотым сном в этом райском уголке, расположенном у черта на куличках, у Бога за пазухой – в том самом месте, где кажется, что кто-то Невидимый швырнул на раскаленную сковороду пустыни этот город ярких красок и приглушенных звуков.
– А вам доводилось бывать в «Принцессе»? – спросила Таня, оторвавшись на секунду от дороги.
– Несколько раз. Кстати, это любимая гостиница Пугачевой. Наверное, она выбрала ее потому, что «Принцесса» находится в отдалении от многочисленных эйлатских отелей.
– Там внутри красиво?
– Мне нравится. Особенно лобби. Когда туда заходишь, то сразу видишь перед собой огромное панорамное стекло, а в нем – гигантский осколок скалы. А какие там номера?! Для молодоженов, в «исландском стиле», в «китайском», в «итальянском», номера с бассейном и джакузи…
Ян вдруг заметил, что взгляд Тани стал рассеянным, он коснулся невзначай ее руки:
– Таня?..
– Ян, вы не устали? – встрепенулась она. – Давайте я пересяду за руль.
После того, как они, притормозив у обочины, поменялись местами, Таня включила зажигание, и автомобиль сорвался с места. Ян вытащил из бардачка небольшую яркую книжицу – эйлатский путеводитель – и нарочито торжественным тоном зачитал: «Десятки тысяч отпускников устремляются, подобно леммингам, на выжженные солнцем эйлатские берега, омываемые благодатным морем. Это – Мекка для любителей подводного плавания, виндсерфинга, водных лыж, прозрачной воды, песчаных замков, красивых девушек, солнца, тропических рыб, птиц, кораллов… Эйлат – чувственный город, удовлетворяющий вкусы тех, кто любит красоту природы, безмятежную полуденную юность, острую пищу и холодное пиво…» Ну как?
– Из вас выйдет отличный диктор… – улыбнулась Таня.
– Я не про это, – прыснул Ян, – как вам текст?
– Текст как текст. Но мне кажется, что Эйлат – это, прежде всего, сон…
…Сквозь сон, сквозь легкое марево проступали, прорезались силуэты эйлатских гордых холмов, сгущенная синь Красного моря, прорисовывалась россыпь гостиниц на побережье, появлялась многоязыкая толпа, фланирующая по набережной…
– Таня, держитесь, заскочим по дороге на верблюжье ранчо! – Ян заложил такой вираж, что она в испуге схватилась за его плечо. Но уже, спустя мгновение,
