ходу. Жоанна просто молча любуется пейзажем. Они пересекают улочки, останавливаются перед каменным домишком, где греется на солнце кот. Он разлегся во всю длину на коврике у двери и зевает, глядя на них.
Они уже возвращаются к стоянке. Деревня крошечная. Они обошли ее всю. Ни одного магазина, полный покой.
— Красиво, правда? — говорит Эмиль, еще раз окидывая взглядом пейзаж.
— Изумительно.
Сначала улыбка. Теперь это изумительно. Он чувствует, что Жоанна потихоньку просыпается.
Дойдя до парковки, они идут прямо к ручью и походной тропе, в сторону водопадов.
— Как твои ноги?
Жоанна не жалуется, но он видит, что ремешки сандалий натерли ей ноги до волдырей.
— Нормально.
— Если тебе больно…
— Мне не больно.
Дорога тенистая и совершенно тихая. Они идут вдоль ручья. Время от времени встречают туристов и обмениваются приветствиями, потом снова повисает тишина. Иногда они останавливаются, чтобы напиться или окунуть руки в воду и освежить затылки.
— Расскажи мне про Сен-Мало.
Он остановился на тропе, пока Жоанна спряталась за кустики, чтобы облегчиться. Она возвращается к нему своим спокойным шагом.
— О, там…
Она подходит к нему и надевает шляпу.
— Там ветрено. И слишком много народу летом.
— И все?
— Да. Все. Нет прелести тишины.
— Из-за толп?
— Да. Место утратило свою дикость.
— Ты никогда не хотела уехать?
— Нет. Я жила в деревушке под названием Сен-Сюльяк, в нескольких километрах от Сен-Мало. Жизнь там была хороша.
— Там было более дико?
— Да. Было спокойно.
Они потихоньку идут дальше.
— Ты всегда жила там?
— Да.
— Там и родилась?
— Да. Я родилась в школе.
— В школе, где ты работала?
— Да.
Эмиль удивленно улыбается.
— Правда?
— Да.
— Это необычно.
— Мой отец был сторожем в школе.
— Неужели?
— Да.
Утренней улыбки больше нет, вид у нее серьезный. Жаль, что она не улыбается.
— Значит, ты в каком-то смысле унаследовала его должность?
— Да. Когда он вышел на пенсию.
— Сколько же тебе было лет?
— Только что исполнилось двадцать.
— Ты была совсем молоденькая! Такая ответственность!
Она пожимает плечами.
— Я знала школу как свои пять пальцев. Я всегда жила там. Это был мой дом.
— То есть это представлялось тебе логичным…
— Да. Точно.
Эмиль улыбается. Он думает, что ее жизнь была совсем непохожа на его. В двадцать лет он был еще дурачком и напивался с друзьями-студентами, тогда как Жоанна в этом возрасте справлялась с целой школой.
— А твоя мать чем занималась?
Он надеется, что не сморозил бестактность, потому что она отвечает не сразу.
— Я ее не знала.
Эмиль морщится, поняв, что да, он сморозил бестактность. Но лицо Жоанны по-прежнему невозмутимо и спокойно. Она ничуть не смущена.
— Я появилась у отца поздно. Ему было сорок лет.
Он кивает, не зная, что ответить.
— Он был старым холостяком. Деревенским холостяком, понимаешь?
— Да.
— Ходили слухи, что… в общем, много всего. Говорили, что он переспал с проституткой и она забеременела, хотела сделать аборт, но он умолил ее не делать этого, обещал ей денег, много денег, если она сохранит ребенка и отдаст ему, чтобы он его вырастил.
Она говорит это как само собой разумеющееся, без особых эмоций, спокойно и мягко.
— Ты узнала, правда… правда ли это?
— Скорее всего, правда.
Она пожимает плечами, как будто ей без разницы. Он смотрит на нее недоверчиво, но и с восхищением.
— А он что тебе рассказывал?
— Более красивую версию. Он встретил прекрасную и нежную женщину, которая забеременела от него. К сожалению, она не могла остаться. Ее образ жизни был несовместим с семьей, и она доверила меня ему.
Эмиль опять не знает, что ответить. Его слегка перевернула эта история. Он сам не знает, нашел ли ее попросту ужасной или грустной и отрадной одновременно. Жоанна явно не находит ее ужасной.
— Это, должно быть… это… думаю, с этим непросто… жить?
Она пожимает плечами.
— Нет. Наоборот.
Он хмурит брови, не уверенный, что понял.
— Я стала тем, чего, отец думал, у него никогда не будет. Он был счастлив и благодарен судьбе каждый день своей жизни.
— А ты…
Эмиль не знает, как сформулировать вопрос.
— Тебе никогда не хотелось большего?
— В смысле?
— Больше узнать… Узнать свою мать…
Жоанна решительно качает головой.
— Он меня всему научил. Он был добрый. Я любила его. Я была счастлива.
Эмиль не видит ее лица в тени шляпы. Может быть, она улыбается, как сегодня утром? Может быть, это отец научил ее узнавать побеги дикого розмарина?
Они идут дальше молча.
— Он… он еще жив?
Эмиль все-таки спросил, не мог удержаться.
— Нет. Он ушел во сне три года назад.
Она запрокидывает голову, ловя солнечный луч. Лицо ее спокойно, безмятежно. Эмилю трудно отвести от нее взгляд.
— Он прожил счастливую жизнь, — добавляет Жоанна.
Снова тишину нарушают только пение птиц и плеск ручья. Эмиль на мгновение закрывает глаза, чтобы лучше прочувствовать этот странный момент вне времени. Чудесный день. Он счастлив, что поговорил с Жоанной. Теперь он представляет ее моложе, на школьном дворе. Может нарисовать ее: на несколько сантиметров ниже, чем сейчас, в джинсовом комбинезоне, с волосами, заплетенными в косу. Может увидеть ее оживленной, идущей следом за высоким мужчиной. Эмиль готов ручаться, что высокий мужчина медитировал в поле, запрокинув лицо к звездам. И уверен, что он носил шляпу… Широкополую черную шляпу.
Записка лежит на столе, когда они возвращаются с водопадов. День
