себя загнанным мокрым зверьком среди дождливых дней, дурно пахнущих вагонов и чужих людей. Настороженным, замученным работой, переездами и опасениями.
Но жара нарастала, духота сгущалась. Вечерами соседи собирались за грилем на своей террасе, дым стоял столбом, хохотали и громко разговаривали: в «H&M» большие скидки, по прогнозу будет гроза…
Су не привыкла так долго оставаться на одном месте. Тянут поезда. Сквозь сон: поезд движется и шумит. В шуме поезда всегда есть обреченность. Даже если в нем работает кондиционер, а снаружи +38. Но больше всего – если ты не в нем, если ты в кровати, под открытым окном, и слышишь, как через ночь едет товарняк, и не знаешь куда, но чувствуешь, как вагоны, зацепив твою душу, тянут ее за собой, в неизвестность, в пустоту, душа цепляется за последний вагон лучами, тянется вслед за поездом, тянет поезд вслед за собой, по привычке. Привычки, повторы, циклы – суть всего живого. Лежит пустое тело под открытым окном, лежит и мучается, пока не наступает гроза и не разрешает все вспышками, грохотом, плетьми воды – тени по телу, свет по телу, оборванные лучи, вспышка, грохот, возвращение. Облегченно выдыхает, ощупывает грудную клетку. Вроде бы на месте. Снова стала собой.
К утру гроза перешла в обычный серый дождь, Сузанне, подтянув ноги, с кровати смотрела через окно, как дождь стекает по шезлонгу и бьет в воду ее бассейна. Унылые птицы нахохлились на усталых ветках. Доносились неожиданно близкие голоса соседей. Резкие обрывки разговоров о ночном событии. Что-то с молнией. Выглянула – сосед, соседка и кто-то незнакомый втроем осматривали забор между их садами. Спряталась и задернула штору, чтобы с ней не заговорили. Опять стало скучно, потянуло в дорогу, но она пошла завтракать. Со своими булочками перешла в гостиную, включила телевизор. Попала на новости. Показывали пожарные машины, поломанные деревья и смазанную фотографию шаровой молнии на фоне мглы, рассеченной железнодорожными проводами.
Потом мировые новости. С сарказмом вспомнила убежденность Шурца в том, что некто тайком улучшает мир. Да уж, с каждым днем все лучше. Она редко смотрела телевизор и почти никогда – новости, не читала их ни в газетах, ни в интернете, поэтому события, человеческая ненависть и жестокость, были – как гвоздем по сердцу. Убавила звук, оставив надписи и картинки.
Через несколько минут она оказалась дома. На своей улице, в своем городе. Там, в своем первом городе, где осталась бабушка. Это было так странно, что она застыла с неподвижными зрачками, и прежде чем сообразила включить звук, картинка с ее улицей исчезла, оставив смутное ощущение, что это было не изображение, а случайное попадание в детство и что что-то в этой картинке было не так… Выбитые окна. Тоже гроза? Пошла реклама.
Когда реклама с ее стразами, песнями и плясками закончилась, Су подумала: почему бы вечером не сходить в какой-нибудь клуб. Немножко развлечься. Она еще помнила город, свой первый город в этой стране, хотя и не узнавала – дом Шурца располагался довольно далеко от центра с его шумом, грязью, туристами и мигрантами. Тут тоже иногда слышались из-за заборов русские и польские ругательства, но в целом поселок оставался островом буржуазных добродетелей – и она этот остров не покидала.
И не покинет. Сама не заметила, когда выкинула в контейнеры благотворительных организаций блестящие дискотечные платьица и перестала ходить в бары, клубы. Само произошло. С возрастом. Возраст менял ее, как и всех, – обычный человек. Пока что только ей самой заметны тоненькие морщинки у губ и на лбу. С годами, несмотря на дисциплину в использовании дневного, ночного и для век станут видны всем. «Menschliches, Allzumenschliches», – как говорил Ницше, человеческое, слишком человеческое, все по-человечески, все как у людей. Не замечала, что сама радость от мысли, как будет меняться ее лицо, как она станет похожа на бабушку – сначала на бабушку своего детства, а потом на бабушку в конце, противоестественна и античеловечна.
Допив кофе, выключила телевизор и пошла в кабинет бедного Шурца… наделенные особыми способностями, чтобы улучшить этот мир… немецкий романтик, воплощение немецкого идеализма.
Снова листала украденные данные чужих людей. Лица повторялись, но ничего ей не говорили.
В половине одиннадцатого зазвонил телефон, Сузанне дернула плечами – она уже и не помнила, когда он звонил в последний раз. Правда, взяв в ладонь, увидела на нем пять пропущенных вызовов – в сад с собой не выносила, вообще забыла о его существовании…
– Да, алло?
– Здравствуй, Сузанне.
– Патрик, опять ты?
Его голос был свободным и спокойным – ни агрессии, ни отчаяния. Поэтому она не сбросила, даже немного обрадовалась живому человеку и говорила с ним так, будто никаких конфликтов и просьб не звонить не было.
– Да, это я, Сузанне.
– Как у тебя дела, Патрик? Сто лет не слышали друг о друге. Я как раз о тебе сегодня вспоминала.
(Правда: в новостях был сюжет о семейной драме с летальным исходом, и она вспомнила Патрика – и подумала, что если мужчина мог хоть раз дать пощечину женщине, его надо сразу сажать в тюрьму, а не ждать, пока он ее, ребенка или еще кого-нибудь убьет.)
– А у тебя как?
– У меня все хорошо.
– У меня тоже. Более или менее все… Ты же помнишь, я говорил тебе, я хожу к психологу.
– Да, – она напряглась, и, чтобы сменить тему, спросила: – а как дела у (на полсекунды замешкалась, вспоминая имя) Моники и детей?
Будто была другом семьи.
– Нормально. Мы окончательно разошлись, но теперь цивилизованно – без судов и взаимных обвинений. Мы просто сели, поговорили. Поняли, что оба совершили ошибки, подумали, как их можно исправить, и пришли к выводу, что того, что мы натворили, уже не исправишь. Честнее дать друг другу шанс попробовать еще раз, так будет лучше для нас и для детей. С детьми я встречаюсь регулярно, но стать для них тем, кем мог бы, уже не получится. Попытаюсь быть им другом.
– Стой, и ты решил, это – со мной второй шанс?
На самом деле после всего, что она узнала, после всех досье людей, не способных быть с другими людьми, Сузанне почти готова была дать согласие, и выйти замуж во второй раз, и родить детей – только бы доказать, что это возможно. Но Патрик засмеялся, как хорошей шутке.
– Ох, Су, мне еще долго надо ходить к психологу, кому я такой нужен? Да и с работой сейчас неважно… Контракт временный и не на полный день.
– А у меня, знаешь, тоже перемены в жизни.
– Да? – в голосе прозвучал внезапный интерес.
– У меня теперь есть дом.
