561
Ах! это целая история!
До свидания, господа!
штафирок.
дипломатической поездке в Мадрид?
Хорошо, расскажу.
Видите ли, я сегодня утром занят делами.
и прочее и прочее. Черт возьми! мы не теряем времени, дядюшка!
Мы больше не довольствуемся сами собой.
Только скотина остается нетронутой.
представьте себе, негодяй Бейст, который написал книгу… «Руководство»… «Руководство»… ах, да! «Руководство космополитического лакея»… именно так! Он вызывает меня к себе, негодяй, и говорит: милый мой! Вы можете оказать нам большую услугу, мне и его весьма дуалистическому величеству…
кончено.
запомните.
чем угодно — лишь бы я служил доброму делу!
Надеюсь, ясно!
как бы сказать.
Вам предстоит оказать нам отменную услугу, мне и его весьма дуалистическому величеству. Сейчас же отправляйтесь в Мадрид и постарайтесь дать хорошего тумака в спину плуту Марфори, который строит нам каверзы… да еще какие каверзы!
всю истину, только истину!
она обладает скрытыми прелестями. Это всегда служит утешением, дорогой мой.
счастливая Австрия, вступай в браки!
Это серьезно, мой милый, видишь ли, это очень серьезно!
раз — и я в Мадриде!
само собой разумеется.
манера.
Морда парикмахера, желающего внушить к себе уважение, грудь плоская, нога… без малейшего выражения!
Клянусь, я сказал себе.
надо покориться. Я набираюсь храбрости, отправляюсь к генералу Серрано и говорю ему.
Невозможно!
мятеж…
гостиницу — не знаю как там.
Кому вы это говорите, дядюшка!
Жан! сказала она мне, если хочешь иметь успех у женщин, будь предприимчивым.
будем предприимчивы, черт побери!
вот именно.
моих шагов не слышно на песке.
честное слово, можно было подумать, что находишься в Милютиных рядах!
раз! я застаю Марфори в преступном разговоре с матерью Патрочинией! Всеобщая сенсация. Марфори становится дурно, и он начинает кричать во всю глотку. Мать Патрочиния падает в обморок, свеча, которую она держала в руке и которая освещала эту сцену преступления и вероломства, тухнет. Я вижу Изабеллу, прибежавшую в ночном чепчике; я бегу, я лечу ей навстречу, не забывая при этом воспользоваться преимуществами моего мундира…
Так я и сказал самому себе.
Сударыня! соображения высокой политики требуют, чтобы Марфори уступил мне свое место. Это печально, но так нужно!
Марфори снова дурно; мать Патрочиния, которая вновь зажгла свечу, роняет ее на пол.
Это сказали вы, дядюшка.
я рискую даже назвать имя негодяя Бейста — и что же? ни малейшего эффекта! Посмеиваются над этим — и все тут! «Во имя испанского народа!», что на добром французском языке должно означать: во имя испанского народа! Вы можете убираться! — говорит наконец Топете, налегая на oz. Тут я говорю себе: ну, если во имя испанского народа — это другое дело! Уберемся! не возражаю! И вот я снова в Вене, дожидаюсь в приемной графа Бейста!
Сами того не зная, вы совершили революцию, а в настоящее время это все, что нам нужно! Кандидатура Гогенцоллерна сделает остальное! Молодой человек! Вы можете отправиться пастись в Пензу!
Титул хронического сумасшедшего — это почти равно титулу испанского гранда! Ах! Очень тяжело носить такое бремя, дядюшка!
руку старой графини Романцовой.
Дядюшка! извините, я больше не могу развлекать вас! Честное слово, у меня дела!
Поэтому я заключаю заем по-австрийски.
Но вы сами увидите это, если не спешите меня покинуть!
Здесь я должен оговориться. В одном из органов еврейской журналистики достопочтенный г. Хволос напечатал письмо к г. Некрасову*, в котором: 1) убеждает его оградить угнетенную еврейскую нацию от неприличных выходок автора «Дневника провинциала в Петербурге», и 2) высказывает догадку, что автор этих выходок, судя по «развязности приемов и тона», есть не кто иной, как Щедрин. Упрек этот несказанно огорчил меня. Я так высоко ценил литературную деятельность г. Хволоса, что даже был убежден, что ни одно объявление о распродаже полотен не принадлежит перу его. И вот этот-то высокочтимый деятель обвиняет меня в «развязности», то есть в таком качестве, к которому я сам всегда относился неодобрительно! Оказывается, однако ж, что г. Хволос, бросая в меня своим обвинением, сам поступает с развязностью поистине
сейчас увидите, ловок ли я!
по-австрийски!
Но вы компрометируете таким образом состояние, которое в качестве последнего Поцелуева должны передать своим детям!
это моя манера занимать деньги.
А теперь дело сделано! Я стал богаче на сорок рублей, а еврей беднее на такую же сумму — в этом весь секрет операции!
Составлено в С.-Петербурге, 19 января.
Хронический сумасшедший Иван Поцелуев.
Вот и все!
Теперь вы знаете секрет моих финансовых операций, дядюшка!
что поделаешь! Мы все, сколько нас ни есть, только так и поступаем!
кое-как.
Не хотят понять, что лошадям нужно пространство!
это самое главное!
но ради бога! есть ли в этом здравый смысл!
Так скажите на милость.
Это будет грандиозно и вместе с тем фантастично.
Ах! мы прекрасно отпразднуем, ручаюсь за это!
по части собак и лошадей.
вот что существенно.
как бы сказать, министерство прогресса.
У нас будут лошади-леопарды, лошади-гиппопотамы, лошади-носороги. И если наука дойдет до создания лошадей-орлов и лошадей-акул, — у нас будут их первые образцы.
это будет целый переворот!
но в то же время наши цирки будут работать день и ночь.
обязательное условие.
Это будет стоить бешеных денег.
Кой черт, может же государство немного раскошелиться ради такого грандиозного предприятия!
совершенно как человек!
Ну а поросята!
это бедно, жалко, в этом нет ни жара, ни увлечения!
