638
да что толковать! Мы угостим вас амазонками! тысячу, десять тысяч, сто тысяч пар ляжек разом! — какое зрелище! А у нас будут и отдельные кабинеты, если вам угодно. Вы ведь старый распутник, дядюшка!
Название деревни (см. «Дневник провинциала в Петербурге»). (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
Как видите, в моей системе все пригнано друг к другу.
Да-с! Я патриот, дядюшка!
Не правда ли, дядюшка?
честное слово!
в добрый час!
У меня неограниченный кредит!
штрафирке.
чего проще!
Скажите на милость, разве не возмутительно ли это!
Содержание судоговорения будет предметом особенной статьи, имеющей войти в настоящий «Дневник»*. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
ни-ни, кончено.
последнее дело, если голова не в порядке.
Вы находите, что это чересчур!
В сущности.
и это главное.
Дядюшка! наш величайший враг — это проклятый день, которому нет конца!
звание дворянина обязывает!
Вы благородное дитя, Жан! вашу руку!
прошу прошения.
Это глубочайшее из моих убеждений.
это опять-таки убеждение.
Если это не убеждение, то что же это такое? Дядюшка! не кто иной, как я.
прекратить революцию!
по моему мнению, одно и то же! Так-то!
Я всегда на стороне правого дела.
Отечество, дядюшка! я только это и признаю! А вы называете меня космополитом! О! дядюшка!
где хорошо, там и отечество.
Но это опять-таки очень хорошо!
Превосходно. Но знаете ли, дядюшка, вы открываете мне совершенно новый мир!
Да! но поспешим!
кому вы это говорите!
Ах! вы увидите сложную работу Виргинии и ее прыжки сквозь обруч на лошади… совершенство! А какая девушка!
что за ляжки! ах черт возьми! бедра богини!
Ну что ж, во всяком случае, вы знаете теперь, как проходит мой день!
не сходя с места.
У вас благородное сердце, Жан!
прекрасный, скажу я вам!
У меня было как бы предчувствие!
Но я надеюсь, что вы разделите с нами компанию, дядюшка!
Не правда ли?
ясно?
всех не упомнишь!
очень мне нужны ваши Февали!
Я не говорю, что это вполне комфортабельно, но… мне это удобно!
я проницательнее, чем думают!
Понимаете, дядюшка!
Карфаген должен быть разрушен!
прыжки сквозь обруч.
Черт возьми! Это становится несносным!
если приедете, господа, я угощу вас такой бараниной, что вы ее долго помнить будете!
«баранина, которую вы долго помнить будете».
Сударыня! не беспокойтесь!
Но… прости меня, боже!
Господа! взгляните на эту фрейлину, которая похожа на сводню!
Сударыня! Прошу извинения, но вы сами понимаете, что не ради ваших прекрасных глаз находимся мы в этой конуре.
бараниной… что за бахвальство!
Ты был тщеславен и хвастлив, мой ангел!
почтенная старуха, похожая на сводню.
Знаешь ли ты, что это почти преступление?
это государственная должность, мой милый, помните!
Не правда ли, дорогой?
завсегдатая.
Но посмотрите же, дядюшка, как я хорош!
Но позвольте! Я сам вам устрою это!
Нет ничего столь действительного для восстановления сил, как рюмочка коньяку натощак! После ночного кутежа это почти чудотворно!
прошу прощения, дорогой, но только коньяк может произвести это чудо!
непременное условие.
крошечку!
прекрасно!
это слишком!
это божество!
тут ничего не скажешь.
Скажите на милость, допустимо ли это!
Вот женщина — какой круп!
по крайней мере, у ней были такие ляжки!
любители ляжек.
Оставьте меня в покое с вашими «ляжками», мой милый! Вы достойны сожаления!
«милый пролаза», «любезный провинциал».
дядюшка… не правда ли?
Что вы говорите!
Бросьте мистификации, дядюшка!
Хорошо, вы нам расскажете все это у нас.
надеюсь, это еще одна причина, чтобы не беспокоиться о нем.
Вы будете нашим председателем!
В самом деле, дядюшка, вы нас презираете?!
Бросьте увертки, дядюшка! Я спрашиваю, презираете вы нас? Да или нет?
Вы золотое сердце, Жан!
Нигилист! прости господи, он, кажется, хочет поломаться!
Бросьте снисходительность! По местам, господа!
Печатаются три фрагмента из сохранившейся рукописи незаконченной главы III. См. текстологический комментарий. — Ред.
См. «Отечественные записки» №№ 2 и 4 нынешнего года. Ввиду того что между появлением второй главы и настоящей прошло шесть месяцев, считаю долгом возобновить в памяти читателя некоторые факты. «В больнице для умалишенных» составляет продолжение «Дневника провинциала», печатавшегося в 1872 году. В конце «Дневника» провинциал вследствие «разнообразий петербургской жизни» попадает в больницу для умалишенных. Здесь он встречается со своим родственником, офицером Ваней Поцелуевым, который, будучи умалишенным, без всякого стыда изливает перед ним всю суть своего внутреннего, офицерского существа. Поцелуев играет очень видную роль в обществе сумасшедших, чем он обязан непреклонности и цельности своих убеждений, и «провинциалу» невольно приходит на мысль: что было бы, если б судьба вынудила его вечно проводить жизнь среди Поцелуевых? Сумел ли бы он покорить этих людей, или, напротив того, сам был бы покорен ими? По некоторым соображениям, второй исход оказывается более вероятным, а отсюда — понятный ужас, который овладевает «провинциалом». К довершению всего, в больнице происходит суд, на котором один из умалишенных обвиняется в «замарании халата». Это еще более возбуждающим образом действует на нервную систему впечатлительного «провинциала». Он видит страшные сны. Встревоженная его мысль рисует перед ним все перипетии, через которые проходит история его подчинения Поцелуевым, и которая разрешается судом за уклонение от посещения фруктовой лавки Одинцова, служащей обычным местопребыванием Поцелуевых. По суду «провинциал» присуждается к обмазыванию кильками, наказанию очень странному, почти фантастическому, однако же не беспримерному в истории. Понятно, что сон этот заставляет его вскочить с постели в величайшем страхе. Происшествие это заставляет «провинциала», до сих пор упорно протестовавшего против своего помещения в больницу, сознаться, что он попал туда совершенно правильно. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
