же всё смотрела в окно,
витая в облаках, мечтая, фантазируя: мысль, что скоро я увижу Настю, претворялась наполняющим тело ощущением – постижимый одним только рассудком образ расхватывался нервными окончаниями, будто они наткнулись на бездонное богатство перцепции, и предстоящая встреча плотнее окружала меня, не оставляя шансов на бегство, как нечто судьбоносное, что оставляет отпечаток на каждом событии и впечатлении, что приводит смысл из далёкой дали в близкую близь – каждая минута, разделявшая нас, была проникнута сладким и терпким предвкушением, что одушевляло и ранний подъём, и эту трясучку, эту дорогу, и даже общагу, страшный лабиринт, который, конечно же, только мне виделся таковым, впрочем, как и Настя была моим и только моим образом, моим безумием, однако, образ сей был больше и могущественнее меня
начинаю вспоминать, как вспоминала вчера её голос, пока он, растворяясь, терял свою уникальность, свою великую ценность, этот голос, я слышу, как слышала последние остатки его неповторимости, внимаю тому, как внимала впечатлению, что погибало под действием памяти, потому что память – это смерть образа поэтому, вырываясь вперёд, он поджидал меня где-то, в какой-то точке пространства – уже не я фантазировала, но фантазия, взорвавшись, въедалась беспорядочно в объектный мир
весь мир стал разрозненным следом моей мечты, опустошив меня, тем самым разбудив аппетит и желание найти и собрать эту фантазию вновь – вновь встретить Настю и, быть может, даже поговорить с ней; и всё-таки я плохо представляла, что меня ждёт, собственно, меня не ждало ничего, кроме участи обломать приятное пробуждение: вонь изо рта, чьи-то ладони на бёдрах, неуклюжие приветствования, руки, которые с неохотой пролезают в рукава, и штанины, еле наползающие на ноги. Глупо чувствовать себя виноватой, но по какой-то причине я не могла избавиться от данного чувства, тем паче усугубляя и нагнетая надуманную проблему, словно она – пришелец самого фатума, и раз мне
необходимо испытать вину, значит, это незамедлительно произойдёт, и совесть начнёт пилить и корёжить мою захудалую душонку, заставляя смотреть на последствия моего страшного преступления: я помешала чужому счастью, которое исчислялось пятью использованными презервативами, возвышающимися над ними двумя бутылками вина – шардоне чего-то там, – раскиданным нижним бельём и смятой до неузнаваемости постелью.
Сегодня четверг, сказала про себя Кристина. Значит, в субботу я поеду к Свете. Или сразу в пятницу, вечером, после пар. Всё лучше, чем эта комната. Точнее, её половина.
Солнечные лучи рассеяли последнюю дымку на небосводе, и тот принял бледно-жёлтый цвет, порвав любые сходства с заводью. Открывающийся в окне вид немного смущал Кристину, как бы заставляя её уменьшиться, свернуться до размеров частицы, сделаться атомом, смолкнутым и закрытым, недробимым; солнце расстраивало прежний пейзаж – оголяло его, выхолащивало, вычищало – вычистить значит сделать однотонным ординарным белым-белым – это не цвет среди других цветов, это само небытие цвета то что не помыслить не представить белого цвета не существует потому что ничто не существует однако же именно это я сейчас и вижу, и небо ничтожается солнцем. Волгоград предлагал слишком много свободы. Кажется, город был построен специально для того, чтобы люди хоть как-то могли ориентироваться в этом избитом просторе, который в летний сезон становился бездонным, как космическая даль, и столь же безжизненным и монолитным. У степей на всё был один ответ. Кристина вглядывалась в линию горизонта, что уже начинала иссыхать и испаряться в белом масляном мареве, с рвением исследователя, занятного разгадкой этой пресловутой тайны, но с периферии зрения лезли необозримые пространства, шепча, что тайна мнима, что она ничего не скрывает и тем более не старается скрыть, даже не играет, не заигрывает, не соблазняет, не лукавит; тайна – поверхностный эффект, след очарования, остающийся от созерцания этих бесконечных земель. Вдалеке Кристина заметила тянущийся из одной части в другую железнодорожный состав; по дороге же, пролегающей чуть ниже по склону параллельно путям, проскочило несколько машин – нет, они не проскочили, а тихо пересекли эту плоскость. Степь предлагала изучить каждое движение, будто проводя линию из одной точки в другую можно прожить целую жизнь. Идеальная плоскость, как в математике, сновидение учёного-физика, квантовый сон, где струны изгибаются и танцуют, пересекаются, взлетают, падают, прекрасные условия для опыта, чтобы исследовать всякую перипетию, взвесить и измерить линии, потому что они не успеют исчезнуть в таком пространстве, а пространство само как простор бесконечность вечность, вечное от того, что нет ничего, что могло бы тягаться с этим пространством. Точное и чистое, понимание встречало сопротивление со стороны Кристины – какая-то часть её души напрочь отказывалась признавать этот факт, – что встречаемый человеком простор не захватывает его, а вселяется внутрь, всем своим массивом уходит в тело, как свёрнутая ткань, сжатый космос, и тогда человек начинает задаваться вопросами о собственной судьбе, потому что он оказался в месте, где пространство вытеснило время – и время превратилось в пейзаж время время а не было ли тогда время этой заводью какой-то неизвестной формой абсолютно непредставимой что больше всякой формы а теперь оно выхолощено приведено в статику заморожено остеклено застеклено снова стылые глаза не мёртвые а над(?)мёртвые сверхмёртвые
Не самое приятное, что могло прийти в голову. Без проблесков света; пространства много, и от того оно уже как бы затемнено: нечего высвечивать, нечего выискивать, пространство – вытравленная тьма, остались только комнатки обскуры, где темнота скорее воображаемая, чем действительная, которая не в силах поставить ультиматум царственному свечению и вся направлена в себя, затравленная и жалкая. Темень против темноты; внешнее против внутреннего – протяжённое против мыслящего, материя против духа. Темнота, даруемая светом, светоносный мрак, безраздельный властитель пространства, само пространство и есть власть, а значит свет, нет ничего кроме света; и всё же, наверное, есть ещё другая темнота – и она ползает по норам где-то в глубине… Всё уже давно известно, дано в пределах пространства, у которого нет пределов – столь большое, что оно в равной степени и абстрактно, и реально, а значит тотально, и здесь впору высчитывать расстояния световыми годами, а не метрами. Чувства остались позади, разве что ещё клокочет где-то мысль: что-то осталось непонятым, но это просто наваждение, невротический след, шепчущий всплеск на глубине – чем глубже, тем воображаемее, плывуче и зыбуче.
25-ый номер следовал прямиком до ВолГУ, проезжая мимо ещё нескольких университетов и колледжей, так что почти весь салон был занят студентами. Кристина заняла первое попавшееся на глаза место – рядом с девушкой, у которой волосы были выкрашены в
