протеста против сталинизма А. Зиновьев с годами перешел к созданию его всесторонней рациональной концепции, к созданию науки о коммунизме не как социальном проекте, который в официальной идеологии изображался «наполовину» уже воплощенным, а как специфической реальности.
Сталин с несравненно большим основанием, чем хвастливый французский король Людовик XIV, мог сказать о себе: «Государство — это я». Но кто из подданных диктатора, кто из «малых сих» отважился бы создать себя самого как самостоятельно независимое государство? Кто мог бы сказать: я, не обладающий властью над другими людьми, не желающий ничего «своего», кроме «свежевымытой сорочки», не повелевающий ни партией, ни армией, ни тайной полицией, есть неприступное государство? Рассказывают, Маяковский, повстречавшись, кажется, с Ю. Тыняновым, предложил: «Давайте поговорим как держава с державой». Увы, полного суверенитета великий поэт не добился, да, наверное, тогда, на подъеме Революции, и не хотел, наступив на горло собственной песне.
Теперь другие времена. Республики СССР провозглашают государственный суверенитет. Еще важнее суверенитет каждого индивида. Во всяком случае, именно в этом состоит главный урок Александра Зиновьева. Свои воспоминания, опубликованные недавно во Франции, он так и назвал: «Я — суверенное государство».
Возможна ли самодостаточная личность, особенно в таком обществе, как наше, без души, а значит, без Бога, этой отчужденной от себя идеальной Души, с которой индивид соотносит свои мысли, чувства, поступки, а значит, в конечном счете и без религии, без своей религии, как бы ни близка она была к другим традиционным верованиям? Религиозная интуиция, религиозная потребность неистребимы, даже если обходятся без веры в загробное царство.
А Зиновьев создал свою собственную религию, с заповедями, близкими христианским, но все же отличными от них. Он жил и живет согласно этим заповедям, благодаря чему он, гениальный «юродивый» советской философии и литературы, сумел противостоять безмозглому Левиафану.
Многолетняя, со студенческой скамьи непрерываемая дружба дает мне счастливые право и обязанность сказать эти несколько слов о друге, которого я считаю и учителем.
НЕ КРИВИЛ ДУШОЙ, НЕ ПРИСПОСАБЛИВАЛСЯ…
Интервью Александра Зиновьева
Соедините Щедрина, Бердяева и Высоцкого, и вы, возможно, получите известное представление о Зиновьеве. Он в чем-то воплощает ушедший в прошлое тип русского интеллигента-разночинца со всеми его противоречиями. Выходец из патриархальной крестьянской семьи и блестяще образованный философ, тонкий аналитик и поэт-популист, не чурающийся самых острых выражений. Как сочетается высокая культура с распиванием пива на грязном ящике вместе с корешами-забулдыгами — загадка того общества, бардом и обвинителем которого он стал.
В разгар брежневского застоя профессор, доктор наук рискнул опубликовать в западном издательстве книгу, в которой издевался над увешанным звездами «ефрейториссимусом». Это стоило Зиновьеву, добровольцу в годы войны, лишения не только ученых степеней, но и боевых наград, которые он заслужил на фронте.
Пером Зиновьева написано больше 20 книг. Но в СССР изданы только его работы по логике, остальные — исключительно за рубежом. Кого-то они восхищают, кого-то шокируют, даже оскорбляют; одних побуждают глубоко задуматься, других — не менее глубоко возмутиться. Зиновьев-сатирик беспощаден, другой вопрос — всегда ли, изобличая, он справедлив.
Недавно я встретился с ним в его мюнхенской квартире. Там и родилось это интервью.
ЕВГЕНИЙ АМБАРЦУМОВ
Е. А.: Мы знакомы с тобой очень давно, я уже не помню, когда ты уехал, но помню очень хорошо, что ты был доведен до крайности. Как все это произошло, с чего началось?
А. 3.: В 1976 году на Западе была напечатана моя книга «Зияющие высоты». В наказание за это я был уволен с работы, лишен ученых степеней и званий. В 1978 году мне предложили в течение нескольких дней покинуть страну, угрожая в противном случае тюрьмой и ссылкой. Жить нам с женой и дочерью было не на что. Никакой надежды получить работу по профессии не было. И я принял «предложение» властей. Вскоре меня лишили советского гражданства. С тех пор я живу в ФРГ.
Е. А.: Помню, какое ошеломляющее впечатление на меня произвела эта книга, которую ты мне давал читать с твоими поправками по печатному уже тексту. Я тогда тебе говорил, что она на уровне Свифта и Щедрина. Меня поразила глубина и острота социального анализа, но и очень необычная литературная форма, так сказать, поэтика автора. Кем прежде всего считаешь ты себя — писателем-сатириком или исследователем-социологом, социальным мыслителем? Или синтез того и другого?
А. 3.: Главным объектом моих книг является коммунизм во всех его аспектах и проявлениях. Я в них излагаю мои социологические идеи, но в художественной форме. Средства литературы используются мною для выражения научных понятий, гипотез, теорий. С точки зрения формы я рассматриваю свои книги как синтетические в смысле использования самых различных литературных феноменов в одном и том же произведении — прозы, стихов, научных эссе, памфлетов, шуток, сатиры, трагедии, фантастики, очерков и т. п. Потому критики не могут найти мне подходящее место в привычных классификациях. Чаще мои книги относят к сатире. Это верно лишь отчасти. Я считаю мои книги социологическими романами. Форма сатиры проявляется порой помимо моей воли. Она вынуждается свойствами самого объекта, о котором я пишу.
Е. А.: Как бы ты определил свою идейную позицию?
А. 3.: Я родился, вырос и прожил основную часть жизни в советском обществе. С юности я выработал в себе критическое отношение к нему. Но я никогда не помышлял не только о свержении его социального строя, но даже о его улучшении и вообще о каком-либо реформировании. Я его принимал как естественную среду существования, данную мне от рождения и навечно. Это не означает, что я был им доволен. Ни в коем случае! Я просто рано понял, что бессмысленно думать о его преобразовании или разрушении в самом начале его истории. У меня поэтому никогда не было и нет никаких планов на этот счет. Я их для себя отвергаю в принципе, помня, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Уже в юности я сделал для себя вывод: общественное устройство, которое удовлетворило бы меня полностью, никогда не существовало и в принципе не будет существовать. Для меня было важно не то, каким должно быть идеальное общество, а то, каким должен быть я сам в любом данном мне от рождения обществе. И я с юности начал делать из себя искусственного человека в соответствии с моими идеалами. Таким путем я создал свое «учение о житии». Одной фразой его можно сформулировать так: я есть суверенное государство.
Е. А.: В своих книгах и интервью ты
