его речь – как будто помимо его воли, теми, кто руководил им, – вставлялись какие-то куп-леты из российской эстрады девяностых и что-то вроде поговорок, пословиц или частушек. Но это не были ни пословицы, ни частушки.
Невозможно дать этому определение.
Его глаза бегали, плечи передергивались, он подскакивал на ухабах – больше, чем мы все. Чувствовал стихию дороги с ее поворотами, она была близка ему. Мне показалось, что она ему даже нравилась.
Временами он ликовал, и его глаза были абсолютно безумны в эти моменты.
Теперь я уже старался не смотреть в них, иначе становилось не по себе. Страшно.
Если у всех нас пересохло во рту, то он периодически пускал нечто вроде пузырей с кровью. Видно было, что его рот наполнен кровавой слюной. Жижей.
Он был на своей волне: отключаясь на время, уходил вовне, куда-то. Его взгляд становился рассеянным, ту-манным, глаза – белесыми, как у слепого.
Выглядело все это…
Вдруг он посмотрел на меня и вновь «включился», уже обращаясь непосредственно ко мне.
Он стал рассказывать, как его изнасиловали и что тех, кто это сделал, ждет неминуемая смерть, что он обязательно найдет их и зверски убьет. Что он жил на улице и «торговал жопой», грабил с ножом, что зарезал одно-го человека, который не хотел отдавать ему деньги, и закопал тело, а денег у того не оказалось, полиция ни-кого не нашла и дело закрыли, что как-то в банде он убил еще раз и еще…
Так мы и ехали…
Федор все больше распалялся от своих рассказов.
Мой запал уже прошел. Я был на эмоциональном спаде.
Федя на каком-то животном уровне почувствовал это и становился все агрессивнее.
Он был уже полон агрессии.
Ситуация опять накалялась…
Нас укачивало, мы находились в пограничном состоянии.
Все мои силы – моральные, эмоциональные, физические – были на исходе.
Ужасно хотелось пить.
Дорога казалась бесконечной.
Вечной.
Приехали
Но ничего вечного нет на этом свете, и машина вдруг остановилась.
Первым встрепенулся Даниэл.
Заскрежетали одни ворота, машина дернулась, опять остановилась. Вторые, третьи…
Мы поняли, что приехали.
Я был этому рад, но эмоций для того, чтобы радоваться, не осталось.
Наш караван (всего ехали три машины с заключенными плюс легковые машины сопровождения) окончательно остановился.
На удивление быстро открыли двери: видимо, охранники из машин сопровождения спешили домой.
Мы стали выходить. На нас направили большие фонари, которые слепили глаза. Была уже глубокая ночь.
Там было несколько собак, но они почти не лаяли – так, рявкнули пару раз для острастки.
Собаки же бразильские, не русские. Немотивированная агрессия им не свойственна. Я давно замечал: собаки перенимают качества своих владельцев.
Вообще есть у бразильцев такая черта – не делать лишних движений.
У собак, соответственно, тоже.
Последнее, что сказал мне Федор: «До встречи в аду». Потом посмотрел на меня и добавил: «Может быть, и нет».
Осадок был ужасный: как в говне искупался.
Негритенка отвели в общую группу, а нас троих – Федора, меня и Даниэла – оттеснили в сторону. Федя сразу стал быстро, сбивчиво и агрессивно говорить на португальском, показывая на свое лицо, шею и голову, а также на нас с Даниэлом, особенно на меня. Он говорил очень эмоционально, то и дело пытаясь сделать пару шагов в сторону. Охранникам это очень не нравилось. Даниэл тоже что-то убедительно, но более спокойно выкрикивал, показывая на Федора.
По камере наблюдения охранники видели все эпизоды наших с Даниэлом столкновений с Федором, но по инструкции они не имеют право открывать дверь во время движения, что бы там ни случилось (это мне объяснил Даниэл), так как часто заключенные разыгрывают мнимый конфликт с целью побега.
Но теперь к нашему автобусу подошел руководитель охранников и стал просматривать видеозапись.
Всех увели в здание, кроме нас троих. Признаться, вся эта ситуация меня напрягала.
Просмотрев видеозапись, командир охраны подошел к нам и начал по очереди выслушивать наши объяснения. Федор с пеной у рта что-то выкрикивал; когда он говорил, брызги слюны разлетались в стороны. Небольшая капля даже попала на мундир командира охранников. Тот отстранился. Манера изложения и сам Федор вызвали у него антипатию.
Он жестом и словами приказал Федору замолчать, показывая, что все понял и что все видел на видео, но тот не умолкал. Он буркнул на него, Федя замолчал, но через пару секунд начал снова. Это уже немного взбесило бразильца, он сделал страшное лицо и очень гроз-но, пронзительным голосом рявкнул на Федора. Тот заткнулся.
Начал говорить Даниэл. Он, как всегда, был очень убедителен – ловко менял мимику, делал выразительные глаза. Для него это было естественно. Даниэл был наполовину румын, наполовину итальянец. То есть смесь цыгана с итальянцем.
Я молчал. Мой словарный запас не позволял мне участвовать.
Если после просмотра видеозаписи руководитель охраны был на стороне Федора (в тюрьме, не понимая языка, я очень быстро научился читать по лицам и всегда понимал, в чем суть происходящего и что это сулит непосредственно мне), то постепенно он переходил на нашу с Даниэлом сторону.
Также, я думаю, сработало то, что бразильцы в целом не перфекционисты, а сибариты, и ему просто уже хотелось наконец-то закончить это дело и уехать домой. При желании можно было бы раскрутить эту историю, но только при желании…
Он отошел от нас, о чем-то поболтал с принимающей стороной. Как я понял, он убеждал их, что ничего страшного не произошло – так, небольшая стычка. И совал бумаги на подпись.
Мы стояли, наэлектризованные, втроем – вернее, вдвоем с Даниэлом, Федор чуть подальше – и ждали вердикта.
Ну, все! Принимающий начал расписываться, сопровождавшие нас полицейские быстро сели в автобусы и уехали.
Нас по отдельности пригласили в помещение тюрьмы.
Добрый доктор
Пожилой бразильский охранник был очень вежлив с нами.
Все было даже как-то по-домашнему.
Он был похож на пожилого доктора. Доброго доктора.
Он видел наше состояние и повторял только: «Транквила… транквила» – «Спокойно, спокойно». Дескать, все кончилось, ребята, успокойтесь. Всем своим невозмутимым видом и жестами он успокаивал нас с Даном.
Он снял с нас наручники!
Сразу стало легче.
Меня они уже бесили.
Они вообще меня всегда ужасно напрягали. Даже не столько физически – морально.
Физически, конечно, тоже неприятно, когда наручники врезаются в руки, но внутренний дискомфорт гораздо сильнее. Мне кажется, каторжанин или раб может сойти с ума от их постоянного ношения. Если не смирится со своей участью.
Я не смирился.
Вообще это удивительно, что он снял с нас наручники!
Мы были сильнее его. Он был один, небольшого роста, в возрасте.
Он не знал нас.
Возможно, он уже давно работал…
Спасибо ему!
Досмотр прошел очень быстро.
Затем нам дали по грязному дырявому матрасу и по одному проводили по камерам.
Глава 6
«Итаи»
Карантин. Первая ночь
Я вошел в камеру, где было уже человек десять. Размером она была метров пятнадцать, вся обшарпанная. Значительно хуже камеры в «Пинейросе».
Все койки уже были заняты, так как из-за
