мы познакомились, — тоже.
— О чем ты?
— Зачем мне брать с собой в могилу всю эту ложь? Что я — твоя сводная сестра или вдова твоего сводного брата, которого я никогда в жизни не видела. Даже день моего рождения указан неправильно, ты сделала меня на год моложе. И теперь, когда я умру, моя долгая жизнь станет на год короче.
— Да что за чушь ты несешь?
— Я говорю, что сейчас, когда Вэнь Фу мертв, я хочу все исправить, пока не поздно. Больше никаких тайн и никакой лжи.
У меня внутри похолодело. Зачем она это говорит? Она собралась выставить напоказ мое прошлое, мой брак с Вэнь Фу, которые я так старалась забыть.
— Как ты можешь! — набросилась я на нее. — Ты что, хочешь так просто взять и раскрыть мои тайны? Мы же пообещали друг другу никогда этого не делать!
— Это было давно, — отмахнулась Хелен. — Конечно, тогда мы ничего не могли рассказать. Ты боялась, ты думала, что Вэнь Фу за тобой погонится. И нам обеим надо было попасть в эту страну. Поэтому тогда эта ложь была понятна. Но сейчас…
— Это секрет.
— Да какая сейчас разница? Раз Вэнь Фу мертв, — настаивала Хелен, — он до тебя уже не доберется. Нас нельзя депортировать. Сейчас важнее рассказать правду, чтобы не отправиться в другой мир закутанными во всю эту ложь. Как я посмотрю в глаза своему первому мужу на небесах, когда все эти годы говорила, что была замужем за твоим братом? Как может быть написано на моем могильном камне, что я родилась в тысяча девятьсот девятнадцатом? Да за моей мертвой спиной все будут смеяться, говоря, что я состарилась настолько, что уже не помню, в каком году родилась!
— Тогда, если хочешь, рассказывай всем свою историю, но не трогай мою.
Хелен нахмурилась:
— И как мне это сделать? Снова лгать о том, как мы познакомились? Ты просишь меня обратиться к дьяволу. Если ты не расскажешь все сама, то придется мне взять это на себя. До наступления Нового года.
— Ты хочешь, чтобы я разрушила свою жизнь. Если ты расскажешь своим детям, то и мои дети узнают тоже.
— Значит, расскажи обо всем сама! Они уже выросли. Они поймут. Может быть, они даже обрадуются, узнав что-то о жизни матери. Тяжелая жизнь в Китае — очень популярная сейчас тема, здесь нечего стыдиться.
— Да ты понятия не имеешь о стыде! — бросила я.
Так мы спорили, пока я не поняла, что это бесполезно. Все будет как с этой ее «рыбой-помпоном» и междугородными звонками. Хелен уверена, что всегда права. Как можно спорить с человеком, у которого голова не в порядке? Меня трясло от злости.
Она вышла на кухню, чтобы вскипятить еще воды для чая, хотя я уже сказала ей, что время слишком позднее. Я собрала продукты, которые купила в «Хэппи Супер» днем, и надела пальто.
— Погоди немного, — сказала Хелен. — Генри тебя отвезет. Так надежнее.
Каждый раз, когда я ухожу, она говорит то же самое. И каждый раз я понимаю, что именно она имеет в виду. Тридцать лет назад мы с Джимми выехали из Чайна-тауна и поселились в домике, который купили на Восьмой авеню, между Джири и Анза. И два года Хелен твердила мне: «Эта часть города небезопасна. Этот район, ох, мы бы не смогли туда переехать!» Однако после смерти Джимми, представьте себе, они купили дом больше нашего всего в одном квартале от меня, на Девятой авеню, где здания понатыканы еще гуще!
— Теперь мы сможем позаботиться о тебе, — сказала она мне тогда. — Так будет спокойнее.
Но я-то знала, что она говорит это только как оправдание себе. И в тот вечер я ответила то же самое, что и всегда:
— Не беспокойся, я прогуляюсь. Ходить полезно.
— Слишком опасно, — настаивала она. Но я знала, что она говорит это не всерьез, потому что она шептала, чтобы не разбудить мужа. — Тебе надо быть осторожнее.
— Да что ты! Думаешь, на меня нападут, чтобы похитить мандарины и банку консервированных ростков бамбука?
Она выхватила у меня из рук пакет.
— Тогда я помогу тебе донести, — сказала она. — Для тебя слишком тяжело.
Я отобрала пакет.
— Не надо мне вот этих вежливых разговоров.
— Да ты слишком стара, чтобы носить такие вещи, — отмахнулась она и снова потянулась к моему пакету.
— Ты сама не молода, забыла? И уже стала на год старше.
Наконец она отпустила меня и мои покупки.
Я всю ночь драила дом, стараясь забыть наш разговор. Я вытряхивала занавески и выбивала диван, вытирала пыль со столов и намывала перила на лестнице на второй этаж. Протерла телевизор, фотографию в рамке, которая стояла на нем, всмотревшись в нее еще раз. Джимми, такой молодой.
В спальне я сменила постельное белье на кровати, которую мы делили с мужем. На ней все еще лежал старый матрас, просевший от тяжести его тела.
В комнате Сэмюэля я протерла пластмассовые самолетики, которые он собирал, японские и американские бомбардировщики, маленьких солдатиков, разбегавшихся в стороны на его столе. Потом я открыла ящик стола и увидела журнал «Плейбой». Ай-ай! Как пощечина из прошлого. Однажды я велела Сэмюэлю выбросить этот журнал. На нем было написано: 1964.
Год, когда умер Джимми и когда все перестали меня слушать.
Я пошла в комнату Перл. Сколько же боли и ссор пережито здесь! Кукла Барби, которую я позволила ей завести с условием, что не будет никакого Кена. Духи, которыми я не позволяла ей пользоваться, потому что из-за них она пахла как дешевка. Резной туалетный столик с круглым зеркалом и серебряными ручками, который я так любила, но отдала дочери. А она, только увидев его, сказала, что терпеть его не может!
— Ты выбрала такой специально, чтобы помучить меня! — закричала она.
Я вспоминала эти слова, вытирая пыль с ее стола.
И только тогда заметила крохотные буквы, вырезанные на деревянной столешнице: «Я люблю РД».
Кто такой РД? И кого настолько любит моя дочь, чтобы испортить мебель, которую она терпеть не может? Он американец или китаец? А потом я рассердилась: только посмотрите, что она сделала с моей хорошей мебелью!
Конечно же, успокоившись, я поняла, что Перл сделала это уже давно. Может, лет двадцать пять назад, потому что сейчас ей уже больше сорока. И она больше не любит РД, потому что она замужем за Филом Брандтом. Он не китаец, но все равно приятный мужчина, доктор, хотя и не с лучшей специальностью.
Когда Перл только
