- Погиб за родину! - обессиленно повторил я в последний раз и переставил затекшие ноги.
Президент свернул скорбный свиток.
- Теперь мы должны сфотографироваться на память, - сказал он будничным, хоть и осевшим голосом.
В толпе возникло облегченное движение, послышались робкие голоса, восклицания. Живые торопились к мертвым камням. Президент стал рядом, взял мою руку. За плечом раздался возбужденный голос:
- Это было прекрасно, Виктор Борисович, вы так хорошо смотрелись. А какие прелестные цветы! Спасибо вам, что вы пригласили меня сюда, я была вчера в комитете, мне все про вас рассказали. Все восхищены вашим благородным поступком. Тот поляк тоже поступил благородно, но вы оказались еще более благородным.
- Полноте, Татьяна Ивановна, - остановил я ее излияния. - Что такого я сделал?
На нас нацелились объективы. Возле трубача я увидел рыжеволосую женщину с большой черной камерой, которая фотографировала нас на собрании. Остальные были любители, даже Антуан захватил с собой аппарат.
Они нащелкали нас со всех сторон. Рыжеволосая корреспондентка подошла ко мне.
- Она хочет задать тебе вопросы для ее читателей, - сказал Иван.
- Согласен, - ответил я. - Только по-деловому.
- Она спрашивает, - начал Иван, волнуясь перед публикой, - как тебе нравятся русские партизаны в бельгийском резистансе?
- Простите, Виктор Борисович, - выступила Татьяна Ивановна, - ваш друг не совсем точно перевел вопрос. Мадам Констант спрашивает, как вы оцениваете роль русских партизан в борьбе бельгийского Сопротивления?
- Так я о том и говорю, - возразил Иван, не обидевшись.
- Чудесно, Иван, становись рядом, - подбодрил я его. - В случае чего, будешь дублировать Татьяну Ивановну. - Я уловил в толпе, окружавшей нас, хмурое лицо мадам Любы, но это лишь придало мне уверенности. - Итак, я отвечаю. К сожалению, у меня нет под рукой точных официальных данных, поэтому буду говорить по памяти. Русские партизаны участвовали в борьбе против фашистов во всех странах Европы, где было освободительное движение. В Бельгии, если не ошибаюсь, русских партизан было порядка три тысячи человек. Я хоть и не воевал лично, понимаю: три тысячи - большая сила. И они же не одни тут были, бок о бок с ними дрались бельгийцы. Так что, я думаю, бельгийское Сопротивление внесло достойный вклад в дело разгрома фашизма.
Мадам Констант записала все, что я сказал, и спросила:
- Что вам удалось узнать о вашем отце?
- Я тут всего несколько дней, за это время много не узнаешь. Но я узнал главное: моего отца здесь помнят и любят. Мне уже много рассказывали о том, как отец здесь воевал, однако еще никто не сказал мне, как он погиб. У меня лично на этот счет есть две версии, но пока они не настолько определенны, чтобы можно было говорить о них для печати. Вместе с моими друзьями мы сейчас ищем людей, имевших отношение к особой диверсионной группе "Кабан". Пока могу назвать вам лишь одно имя: Альфред Меланже, он был командиром "кабанов". Если нам удастся найти Меланже, то мы узнаем многое.
- Что вы можете сказать... - начала было Татьяна Ивановна, но тут ее остановил президент. Татьяна Ивановна смешалась, торопливо заговорила по-французски. В разговор вступил секретарь секции. Мадам Констант с жаром возражала им. Спор разгорался. Со всех сторон раздавались реплики. Многие улыбались.
- Иван, помоги! - потребовал я. - Вот теперь ты можешь вступить.
- Я тебе этого говорить не буду, - отвечал Иван с глупейшей ухмылкой. - Президент ей не велит говорить об этом.
- Это же неприлично, Иван, при прессе! Скандал может получиться.
- Сам узнаешь, - отрезал Иван, не меняя ухмылки.
- Они говорят только хорошее, - вставила Татьяна Ивановна, - потерпите немного, вам скажут.
- Так все же не годится, - пытался я повлиять на них. - А то получается, будто я ухожу от ответа.
Наконец, они пришли к соглашению и утихомирились, но, кажется, и я начал понимать, что они таят от меня. Что тут можно таить, да еще при всем честном народе? Ладно, подождем, пока они сами раскроются.
- Мадам просит передать вам, что она все же оставляет вопрос за собой. А сейчас она предлагает вам свою помощь, если вы пожелаете обратиться к архиву генерала Пирра. У нее есть знакомый человек, который связан с этим архивом. Возможно, там найдутся и материалы о группе "Кабан".
- Мерси, мадам. Это было бы прекрасно.
Толпа тем временем распалась на группы. Самые нетерпеливые спешили к машинам, чтобы ехать к монументу Неизвестного партизана, который был вторым пунктом нынешней церемонии. Мадам Люба пребывала возле Луи и Антуана. Про мадам Любу я тоже кое-что понял: она была в синем костюме. Значит, она и сообщила А.Скворцову про могилу, в которой замешана женщина. Только один у меня к ней вопрос: каким образом она про Жермен узнала?
Президент подвел ко мне седую женщину в черном.
- Он хочет познакомить тебя с мадам, - снова вступил в работу Иван, которая смотрит за этой могилой. Во время войны она знала русских партизан, они были хорошие люди, и она их любила.
- Разрешите, мадам, преподнести вам сувенир. Объясни, Иван, это наша звездочка, а в середине портрет Ленина, когда он был еще мальчиком.
- Она говорит, - переводил Иван, - что во время войны она тоже носила наш русский этуаль.
- Ах, Иван, Иван, - я покачал головой, - русскую звезду, хотел ты сказать.
Иван сокрушенно покачал головой:
- Правильно, Виктор. Ты меня поправляй, а то я свой язык совсем разучил, для газеты вопрос напутал. Помнишь, ты меня спросил, как я думаю? По-ихнему я думаю, совсем тут обельгиелся.
- Опять не угадал, Иван. Ты здесь офранцузился, а не обельгиелся, ты же не по-бельгийски говоришь и думаешь, по-французски.
- Нет, офранцуживаться я не желаю, - Иван помрачнел еще больше.
Я подошел к нему, хлопнул по плечу:
- Не горюй, Иван, ты мне, знаешь, сколько хорошего сделал! Я же без тебя как без рук, честно говорю.
Татьяна Ивановна заметила с улыбкой:
- По-французски он говорит вполне сносно.
Но Иван продолжал стоять как в воду опущенный. Я посмотрел на него внимательней.
- Взбодрись, Иван, ты же дедом нынче стал. Отметим вечером. Хоть ты и офранцузился, так ведь в Европе живешь.
И тут его прорвало:
- Ну ее в задницу, эту Европу. Как же я теперь в Россию поеду с малым ребенком? Уж я решил все: продам дом, мастерскую и уеду к себе на родину. Моя мать под Смоленском проживает. А теперь моя Тереза не будет согласная.
- Так вот что тебя гложет? Чепуха, Иван, твою Терезу мы мигом уговорим. А внук - что? Да я вас в своем самолете мигом домчу. Для грудных у нас специальные колыбельки имеются, Серж и не проснется.
- Так ты советуешь? - несколько оживился Иван. - Не желаю я тут до конца офранцуживаться.
- Что за вопрос? Сегодня же вечером поедем к Мари с цветами. Надо же поздравить счастливую мать.
Президент окликнул нас. Мы попрощались с женщиной, следившей за этой могилой, и пошли к машинам. Я подхватил Татьяну Ивановну под руку.
- Садитесь к нам в машину, Татьяна Ивановна. Я вас с Луи познакомлю. Он замечательный человек, все время хочет мне что-то сказать и не может.
ГЛАВА 13
Так вот что они скрывали все эти дни! Мне бы давно догадаться про это слово "декорасьон", о котором они все время говорили, а я сидел как истукан и не мог сообразить, что сие значит.
Президент Поль Батист уже вытащил из портфеля плоскую зеленую коробочку, достал следом вторую, поменьше. И за грамотами полез! Роскошные у него были грамоты, в золоте и всяких завитушках. Вот уж действительно развели они игру с отцовскими наградами. Но что теперь скажешь: проиграл я им эту игру.
Поль Батист покосился на меня, перехватил мой взгляд и просительно улыбнулся: ничего, мол, не поделаешь, такая была у нас игра, мы вели ее по всем правилам и, кажется, не проиграли. Но теперь мы не будем играть.
Я толкнул в бок Ивана:
- Какие там ордена? Выкладывай.
Иван скосил глаза в сторону президента:
- Ты получишь за отца хороший серебряный орден и лист чести. Этот орден сделан по имени ихнего короля, которого звали Леопольдом. У меня тоже есть такие декорации.
- Ты неправильно переводишь, Иван, - засмеялся я, оглядывая зал, где мы собрались. - "Декорасьон" - это значит награда, а ты переводишь буквально.
- Но ты меня понимаешь, - отозвался он.
- Я тебя понимаю, Иван.
Столы были расставлены в виде буквы "П", занимая большую часть просторного зала. Сквозь стеклянные стены видна автострада, убегающая к холмам, стоянка, забитая автомашинами. Люди с оживлением рассаживались за столом, поглядывая в нашу сторону. Антуан и Луи сидели против меня, между ними мадам Люба. Иван занимал место рядом с президентом. Официанты в белых пиджаках осматривали накрытые столы.
- Во время войны, - рассказывал Луи Дюваль, а мадам Люба переводила, на этом перекрестке тоже стоял ресторан, правда, тогда он не был таким большим и модным. Хозяин этого ресторана был честным патриотом. И вот однажды мы с твоим отцом возвращались из штаба. Мы ехали на велосипедах и сильно устали. Дело было утром, и мы рассчитывали, что бошей тут не будет. Мы поставили велосипеды у столба и вошли в зал. И что же ты думаешь? Конечно, боши сидели тут, шесть здоровенных бошей за большим столом. Уходить нам нельзя, боши могли бы остановить нас и обыскать, а мы имели при себе пистолеты. Мы сели в уголке. Хозяин знал, кто мы такие, и был сильно напуган. Мы думали, что все обойдется, но боши смотрели на нас с подозрением. Теперь и мы разглядели их, это были гестаповцы. Они шептались между собой и поглядывали на нас. Что нам было делать? И тогда Борис налил полный стакан вина и пошел прямо к ним. Там сидел офицер в пенсне, худой и важный, как гусь. Борис подошел к нему, притворился пьяным и начал говорить на плохом немецком языке. Если бы он заговорил с ними по-французски, боши сразу поняли бы, что перед ними не бельгиец, но знать немецкий язык бельгийцу не обязательно. Борис все это рассчитал и он сказал им: "Господа офицеры, я хочу выпить вместе с вами за славу великой Германии". Офицер холодно посмотрел на него и ничего не ответил. Борис обиделся: "Неужели вы не хотите выпить с бельгийским патриотом? Или вам не нравится мой акцент? Да, я плохо говорю по-немецки, но я хороший патриот и хочу выпить с вами", - "Иди на свое место и пей", - рявкнул офицер. Но Борис уже разошелся и стал наступать на гестаповца: "Ага, значит, ты не хочешь выпить с патриотом? Или у тебя нет денег? Я работаю в карьере, и великая Германия так хорошо мне платит за это, что я могу угостить немецких офицеров вином". Они на него обозлились. Я сидел ни живой ни мертвый, сейчас у него вывалится пистолет из кармана, тогда мы погибнем. Но Борис не растерялся. Он сказал: "Господа офицеры, я поднимаю этот бокал за великого фюрера. Зиг хайль!" Он повернулся к портрету фюрера, который висел на стене, поднял стакан и выпил его.
