Но Семен не понял или не захотел понять этой простейшей экономической выкладки и заявил ворчливо:
- Нам эти высшие материи ни к чему. Они нас не дерут покамест что.
Однако в голосе его не было уже прежнего скандала и напора, было похоже, что он отступал и огрызался просто для формы, сохранял престиж. Потом вдруг встрепенулся, вспомнив нечто важное, нечто способное повернуть спор в его пользу, подошел к Медному и, приставив к его груди грязный указательный палец, прокричал прямо в лицо:
- А ты, такой хороший, кляузу на Зудина подписывал?
Наступила тишина. Многие помнили, как вскоре после пересмотра расценок Истомин приглашал к себе по одному механизаторов и предлагал подписать возмущенное письмо, причем приглашал не всех, а только тех, на кого надеялся, и осталось это дело непроясненным - кто подписал, а кто отказался. Говорить об этом ни у кого не было охоты.
Медный спокойно отвел руку, упершую в него обличающий перст, и сказал негромко:
- Подписывал.
Помолчал и добавил:
- Дурочку свалял...
Тут сильный поднялся шум, потому что были среди спорящих люди непримиримые, и были крики в том смысле, что много начальник о себе понимает и с рабочим человеком поговорить ему некогда. И только Генка Спицын молчал, а глаза его белели от бешенства, и он процедил:
- Ошакалели. - И пояснил: - В смысле окабанели!
- Окабанели! - рявкнул Олег Ящур и осекся: у двери, сняв шапку и расстегнув полушубок, стоял Зудин и усмехался, показывая металлические коронки.
- Ну че, "зеленый мастер", - сказал Зудин, закрывая последнюю папку, становишься на ноги?
Славик скромно пожал плечами, но улыбка против его воли расползлась по детскому лицу.
- Истопника привез вам, - сообщил Зудин, - парнишку, в том вагончике сейчас - рядом. Учти, ему нет восемнадцати, так что шестичасовой рабочий день, дневная смена, в общем, КЗОТ почитай... - и добавил с грустной усмешкой: - Надо чтить КЗОТ, как Уголовный кодекс.
- Ясно, - кивнул головой Славик, - только...
- Что только?
- У нас же есть двое... Справляются.
- Как Фиса? - спросил Зудин, протягивая Славику папиросы.
- Старательная, - ответил Славик, закуривая и краснея от удовольствия. Он обладал достаточно живым воображением, чтобы увидеть себя со стороны, как он запросто сидит с начальником и они покуривают и беседуют, два руководителя, о том о сем, о производственных вопросах, как люди работают...
- Фису к тебе строймастером назначаю. Не возражаешь?
- Нет, только я же строймастер...
- Тебя - старшим прорабом.
Славик покраснел уже откровенно, как девушка от комплимента, и спросил дрогнувшим голосом:
- А Истомин, Герман Васильевич?
- Истомин, Истомин... - проворчал Зудин. - Не твоя забота.
- Ясно, - опять кивнул Славик.
- Ну, а ясно, так зови Фису, пусть собирается, со мной поедет. Дня три учить ее буду и верну на участок уже в новом качестве.
В тамбуре Славик столкнулся с Забелевичем.
- Фису не видел?
- Купаться ушла на источник с Валентиной Валентиновной, а что?
- Зудин срочно требует.
- Ладно, я смотаюсь на "Аполло".
- Хорошо, - обрадовался Славик, - только быстро!
И вернулся к Зудину.
Горячий источник был достопримечательностью участка Холодная. Если позволить себе некоторую не свойственную механизаторам высокопарность, то его смело можно назвать неожиданной лаской довольно суровой в этих краях природы. Впервые он был обнаружен геологами, которые шарили здесь незадолго до начала строительства, они же замерили температуру воды - она равнялась сорока градусам. На улице мог быть любой мороз, а в источнике - пожалуйста, сорок градусов. Источник согревал небольшой ручей, впадающий в реку Холодная, и ручей этот никогда не замерзал, он жил, шевелился, двигался среди снегов, над ним нависали не тронутые ветром снежные еловые лапы, а на редких каменистых островках, которые случались посреди ручья, пробивался зеленый мох. Живая черная вода и робкая зелень посреди белого великолепия ласкали глаз и непонятным образом веселили душу. Забелевич шел по узкой тропинке, которая вилась вдоль ручья, то отдаляясь, то приближаясь к самому берегу. Свой трактор он оставил на дороге возле моста, там, где начиналась тропинка. Тропинка вела к купальне - самому горячему и широкому месту, это было озерцо диаметром около пяти метров. Возле купальни была вытоптана площадочка и сооружена небольшая скамеечка для раздевания, вернее, для того, чтобы складывать на нее одежду. Существовала неписаная инструкция пользования купальней в морозное время. Раздеваться следовало снизу, потому что ноги мороз не так схватывает, как грудь и спину. На валенках или унтах можно было стоять босыми ногами. А раздевшись донага, помедлить немного для того, чтобы уже озябшему бухнуться в горячую купель и ощутить блаженство.
Купальня была сама по себе мелкой, по колено, не глубже, и следовало сразу лечь на спину и отогреваться, нащупывая для интереса ладонями маленькие, бьющие из-под земли струйки.
Так пролежать, любуясь небом и надвигающейся на тебя огромной сопкой, покрытой снегом и хвойными деревьями, которые тоже великолепно покрыты снегом, следовало минут не менее двадцати. Этот первый период купания, в котором соединялись физическое и эстетическое наслаждение, имел свое название. Он назывался периодом ловли кайфа. Поймав кайф, следовало переходить к деловой части, то есть брать мочалку, мыло и мыться. Это был банный период. И наконец, наступал заключительный период. В заключительный период нужно было распариться до такой степени, чтобы тепла, накопленного телом, хватило минут на двадцать, которые необходимы для неторопливого одевания. Одеваться следовало стоя на специальной доске, которая тоже все это время парилась в горячей воде и поэтому даже на снегу оставалась теплой.
Большинство механизаторов, однако, редко, весьма редко пользовались этой замечательной купальней, потому что у них не было времени. Не работали они только во время завтрака, во время обеда и во время ужина. И ночью. Все остальное время они работали, и работали плотно, без "окон". Только мастер, сварщик, да истопники могли выкроить часок для этого самого кайфа.
Забелевич шел и улыбался, предвкушая переполох от своего неожиданного появления, смех и визг бултыхающихся в источнике и то, как он сурово скажет: "Быстрей!" - и уйдет, показывая равнодушную спину.
Однако получилось все совсем не так. Все получилось иначе. Получилось то, чего Забелевич совсем не ожидал. А если тайно и ожидал, то так тайно, что и сам себе нипочем бы в этом не признался. Одним словом, он увидел голую Фису. И тут, конечно, нужно понять его волнение. Забелевичу было двадцать семь лет, а это не тот возраст, когда на все смотрят с философским спокойствием. И Забелевич, вывернув, вынырнув из-за разлапистой лиственницы, увидел картину, которая произвела на него сильное впечатление. Дело в том, что снежные сугробы и снежные лапы хвойных деревьев, нависающие над источником, тронутые теплым парком, слегка оплавились и подмерзли, и контуры их приобрели причудливые, сказочные очертания. И вот на фоне этого белого великолепия, каким-то чудом вписываясь в эту зимнюю сказку, стояла девушка, тонкая и беззащитная среди стужи, и растирала длинным вафельным полотенцем узкую спину. Голова ее была покрыта инеем, словно легким серебряным шлемом. И над ней вилось прозрачное облачко пара. Как нимб. Все это произвело на Забелевича, как уже было сказано, сильное впечатление. Такое сильное впечатление, что Забелевич беспомощно кашлянул - от волнения. Фиса резко повернулась на этот глупый кашель и застыла в изумлении. Излишне уточнять, что именно увидел в эту секунду уже, в сущности, выведенный из строя Забелевич, излишне, наверное, и объяснять, что мысли его смешались и в голове образовалась полная неразбериха. Однако справедливость требует признать, что из этой сумятицы и неразберихи выбились все-таки какие-то определенные слова, которые сложились во фразу, и фраза эта застучала у Забелевича в висках. Вот что это была за фраза: "Пропал, пропал, пропал! Пропал Юра Забелевич!"
Опыт человеческих отношений, а также литературный опыт подсказывает, что в этом месте следовало бы прервать повествование, чтобы дать читателю возможность самому представить себе несложную схему развития дальнейших событий. Надо полагать, что обладающий хоть каким-то воображением читатель представил бы себе, как смутилась Фиса, как, подняв к груди худенькие руки о, это трогательное, целомудренное движение! - она все пятилась, пятилась, пока не бухнулась в спасительную купальню, где наконец-то скрылась от нескромных глаз в теплой воде, покрытой стойким слоем пара. И как потом при случайных встречах она опускала глаза долу, и честный Забелевич тоже опускал глаза долу, пока взгляды их - совершенно случайно! - не встретились. А потом встретились руки, а потом, потом, как говорится, суп с котом...
