- Оружие навыворот, - задумчиво произнес Филин.
- Этими системами предполагалось оснастить все секретные базы на тот случай, если они будут окружены и надумают сдаться противнику. Они также могли быть использованы отрядами камикадзе, проникающими в населенные пункты противника, или правоохранительными органами, в случае массовых беспорядков и уличных боев. Уязвимым местом "Кижа" являлось то, что его лучи проникали сквозь одежду, но достаточно было легкого синтетического защитного костюма, чтобы остановить их действие. Я думаю, у "Кижа" не было по-настоящему хороших перспектив и вскоре от него отказались бы, как от отравляющих веществ, ведь для его применения нужен либо совершенно неподготовленный противник, либо добрая воля окруженной армии. Между нами говоря, "Киж" - это оружие мазохистов и пораженцев, не идущее ни в какое сравнение с фаллической красотой и мужеством ракеты. Думаю, его единственное боевое применение во время самоубийства военной базы Форт-Киж войдет в ряд таких военных курьезов, как газовая атака при Ипре или ядерные бомбардировки японских городов. Это с технической стороны. Со стороны же нравственной, повторяю, этому подвигу не было равных со времен трехсот спартанцев, остановивших своим беспримерным мужеством...
- Но здесь, в военном городке, жили семьи военных. Здесь жили их жены, дети, престарелые родители. Здесь жила домашняя живность: собаки, кошки, канарейки...- Впервые за время знакомства с Глафирой Николаевной, включая их совокупление, Бедин увидел, что актриса вышла из себя. Она встала из-за стола и, не замечая действия собственных рук, с треском переламывала одно за другим костяные перышки своего веера.
- В живых остались только рыбки, - просто ответил Свербицкий. - Зато дети и жены русских солдат никогда не будут копеечными рабами на американской фабрике.
Стало тихо, как после бомбежки. Гости невольно уставились на Свербицкого, словно впервые увидели этого человека и ожидали найти в его заурядной внешности какие-нибудь чудовищные признаки: рога, клыки, горящие красные глаза или хотя бы выражение сверхъестественной злобы. Ничего подобного. Перед ними сидел приличный человек приятной наружности, очевидно неспособный нагрубить пассажиру в автобусе, пропускающий вперед женщин, помогающий спустить коляску и употребляющий волшебное слово "пожалуйста". Из десяти прохожих на улице именно к этому молодому военному обратились бы вы, чтобы найти нужный адрес или узнать точное время. К нему подбежала бы женщина в поисках защиты от хулигана, его попросили бы посторожить на вокзале вещи. И это несоответствие производило еще более отталкивающее впечатление, чем если бы перед ними сидел отвратительный бандит с узким лбом, каменной челюстью, перебитым носом и асимметричными ушами. Ум отторгал такое противоречие.
- Ты мне об этом не рассказывал, - глухо произнесла Глафира.
Капитан пожал плечами.
- О проведении этой операции знали только двое: я и генерал Гоплинов, отдавший приказ. Когда-нибудь, я уверен, он вернется и поведает газетчикам об истинных событиях того трагического дня. А до тех пор Киж в сознании современников будет обрастать все новыми небылицами и мифами. Увы, реальный героизм иногда выглядит как обычная служебная рутина и не сопровождается театральными жестами и трагическими монологами. Один человек отдал приказ, другой взял под козырек, нажал на кнопку - и только. Жизнь не признает шекспировских сюжетов.
- Но сам-то Гоплинов, как я понимаю, не пострадал, да и вы остались невредимы, - напомнил Филин. - Вы заделались мучениками за чужой счет.
- Мы вовсе не заделывались мучениками, - сухо возразил Свербицкий. Мученичество не относится к доблестям военной профессии. Мы (и в особенности генерал) взяли на себя нечто гораздо большее, чем удовольствие мгновенной безболезненной смерти. Мы взяли на себя ответственность смертельного решения, которое вряд ли хватило бы мужества принять всем десяти тысячам кижан, мы, не колеблясь, взяли на свои души бремя вечных укоров совести и, что еще важнее, бремя дальнейшей борьбы. А это, согласитесь, труднее, чем приставить пистолет к виску и спустить курок, как я хотел за какую-нибудь неделю до этого.
- А мне легче укокошить двадцать тысяч человек, чем сходить на прием к дантисту, - крикнул распаленный Петров-Плещеев. Как всем пьяным людям, ему казалось, что он говорит нормально, в то время как он орал сквозь сильный звон в ушах. - Я бы, блин, под корень пустил не только ракетную дивизию, но и целый город с его обитателями, лишь бы мне дали возможность прожить лишнюю секунду. Я бы и сейчас, господин капитан, искрошил на кусочки всех своих товарищей по несчастью, если бы вы... если бы я...
Тирада хмельного контрразведчика была прервана смачной оплеухой, которой порывистая Глафира ожгла окаянный рот. Запотевшие очочки Петрова-Плещеева при этом соскочили с лица, словно живые, и упорхнули в пустую тарелку из-под салата. Майор инстинктивно замахнулся на женщину, но со свойственной ему сообразительностью сдержался и почесал затылок занесенной для удара рукой.
- Проститутка, - прошипел он сквозь зубы, но тут же зажмурился, втянул голову и загородился, когда Глафира взмахнула руками и повернулась, чтобы уйти, царственно прошагала на свое место и села, прямо и твердо глядя перед собою и закинув ногу на ногу.
- Подлость майора по крайней мере естественна, - заметил Бедин.
- А мне нравится повесть, - прощебетала лейтенант, ерзая попой по своему живому сиденью. - Жаль только, что в ней мало любви.
- О любви напишут наши потомки, для которых мы отвоюем мирное
счастье, - скромно сказал Свербицкий. - А я, если позволите, поставлю точку в своей невеселой повести. Генерал оказался не обманщиком, скорее жертвой обмана. Вскоре после того, как база Форт-Киж была передана в частную собственность, неожиданно выяснилось, что ее владелец, генерал-лейтенант Гоплинов, является несостоятельным должником, кормившим и одевавшим своих подчиненных за счет государства в течение нескольких лет. Все долги, которые Министерство ракетных войск обязано было выплатить поставщикам провианта, обмундирования, топлива и электроэнергии, неожиданно (для военных простофиль) повисли на самом генерале и горстке старших офицеров-совладельцев.
Возможно, во время создания частной ракетной дивизии помыслы генерала и не были свободны от корысти. Не исключено, что он и надеялся обогатиться за счет этой бывшей государственной собственности. Но он был скорее простаком, чем предателем.
Сразу вслед за постановлением о передаче военно-исторической базы Форт-Киж в частную собственность в газетах было опубликовано постановление о ее банкротстве. "Кижский козырь", как окрестили газетчики скандальный процесс о незаконной приватизации, послужил предвыборным трамплином для прихода к власти прогрессивной партии "Наследие", начавшей свою экономическую политику именно с того, за что оплевывала предшественников, с разбазаривания Кижа. Впрочем, они сделали это не в виде замаскированных взяток, как районный голова Похеров, а "по-честному", пустив дивизию с молотка. Нетрудно догадаться, что единственным реальным участником аукциона и его мгновенным победителем стала международная компания "Thornton & Thornton", действующая в России под вывеской гуманитарно-просветительского христианского центра "Kyzh".
В тот день, когда я ворвался в кабинет Гоплинова со своими романтическими предложениями военно-исторической реформы, генерал получил судебное предписание в двадцать четыре часа покинуть заповедник вместе со вверенными ему войсками. О сопротивлении с деморализованной кучкой безоружных спившихся солдат, женщин и стариков нечего было и думать. Это дало бы противнику долгожданный повод вооруженной интервенции, исход которой нетрудно было предугадать. Достаточно было однажды допустить каких-нибудь миротворцев на родную землю, чтобы они стали ее физическими хозяевами на долгие годы, как бывало не раз. Лучше всеобщая гибель!
Тогда Гоплинов пришел к варварски благородному решению: самоликвидировать живую силу дивизии, дабы она не поддалась слабости и сладким посулам противника, и, уйдя в подполье, организовать боеспособную часть из остатков честных военных. Тем временем в лесистых окрестностях Кижа я, как единственный надежный офицер, должен был действовать террористическими налетами, диверсиями и партизанскими вылазками, не давая развернуть застройку и колонизацию наших исконных земель.
Через час после военного совета в Форт-Киже генерал собрал вещи и бесследно исчез, а я той же ночью проник в арсенал, подключил установку самоликвидации, облачился в серебристый пластиковый комбинезон и без малейшего раздумья включил рубильник.
Переодевшись и выкурив в бункере сигарету, я вышел на улицу. На небе полыхала полная луна. Звезды пульсировали в черном колодце неба, словно наплывая на землю, но странным образом оставаясь неподвижными относительно крыш и деревьев. Со стороны озера поддувал зябкий ночной ветерок, перетаскивающий по асфальту шуршащие обрывки газет и перекатывая окурки. Не было слышно ни единой собаки из тех бесчисленных одичавших свор, что оглашали окрестности лаем и воплями потасовок. За последнее время я успел привыкнуть к тому, что ночная жизнь военного городка протекает более чем бурно. До самого рассвета здесь раздавались грубые крики пьяной солдатни, гитарные аккорды и визги непотребных девок. Теперь, как в старые добрые времена, стояла благочестивая тишина.
