закипать, словно ракета при старте. Хорошо. Весьма. Чего и греха таить, понравилось Андрейке очень. Ничего подобного он в жизни еще не испытывал и всегда представлял себе отношения с девушками совсем в другом ключе. Словно бы это как друг противоположного пола, который при всем прочем еще и радует глаз. И отношения с ним, не как с приятелем – суровые и колкие, а наоборот – нежные и романтичные. А вот такого, такого… Андрейка не ожидал никак. И улыбка на его лице стала еще чуть шире.
Как так вышло, он и сам до конца не понимал. Помнил лишь, что, кажется, сумел-таки принять правильное решение там на берегу. Пришел к соглашению внутренних противоречий, усмирив демонов желаний уверенным и революционным для себя решением. Сейчас, спустя столько часов, воспоминания расплывались в голове. Он поднялся с травы, на которой лежал, поблагодарил Марью за полотенце, а затем… все понял. И пообещав ничего не понимающей Марье вернуться на это же место завтра к двенадцати, ушел играть к ребятам в водный волейбол. Словно бы ненарочно попасть в команду к Светке не составило труда. Ну а дальше, все сладилось само собой.
И вот теперь он шел домой, чуть размякший от усталости перенасыщенного событиями дня, голодный до ужаса, но невероятно довольный и уравновешенный душевно. Может быть, впервые в жизни он чувствовал себя на вершине мира, среди тех людей, которым все удается и все сходит с рук. Из-за новизны впечатления казались оглушающе сильными и интенсивными. Казалось, даже краски природы стали чуть ярче, вечернее небо чуть глубже, и сам закат чуть живописнее, чем в другие дни. Даже запахи чувствовались острее со всеми возможными полутонами и букетами. И вроде даже не оставалось больше на земле ничего невозможного, чего бы он не мог «раскидать» за пять минут. Все было по плечу, и все было в радость. Только сначала нужно было подкрепиться.
***
Бабушку он застал дома. После происшествия с Женей она почти никуда не выходила из дома. Все также сидела за большим столом, покрытым пленочной скатертью с засохшим пятном малинового цвета, и с ромашками в вазе в самом центре. Выглядела она растрепанной и совсем старой, как будто эта старость свалилась на нее вот только что, пять минут назад, и она теперь не знала, что с ней нужно делать. Завидев внука с довольной улыбкой на лице, сама тоже чуть просветлела лицом. Для галочки поворчала на него, что тот не пришел за весь день покушать, но не всерьез. Андрейка чувствовал, что она как никогда рада его возвращению сегодня и что ее что-то мучит, угнетает и в его присутствии ей становится легче. Пока Андрейка уплетал большую тарелку наваристых, жирных щей, он внимательно следил за бабушкой, которая сидела напротив и молчала, то вглядываясь куда-то пустым взглядом, то нервно теребя руки, а то вставала – подходила к плите, стояла пару секунд, опершись на нее, а затем возвращаясь на место. Когда с едой было покончено, Андрейка прямо спросил, что гложет ее сегодня так явно.
– Да, ничего, вроде. Давление, наверное, низкое, как-то не по себе, – ответила она, даже не попытавшись отшутиться как обычно.
– Мне кажется, ты не договариваешь, я же вижу. Может, я могу тебе помочь? – Андрейка попытался сказать это насколько возможно вкрадчиво и доверительно. Бабушка в ответ горько ухмыльнулась:
– Много ты понимаешь? Щенок еще слепой.
Андрейка кивнул в знак согласия и уверенным движением отодвинулся от стола, чтобы удалиться в свою комнату.
– Спасибо за ужин. Было очень вкусно. Я пойду к себе, – равнодушно бросил он.
Бабушка недовольно, если не сказать злобно, глянула на него.
– Ой, пошел-пошел… обиделся, посмотрите-ка на него! Слова уже сказать нельзя, какой нежный? – интонация у нее была едкой и жалостливой одновременно – Весь день шлялся, не пришел ни разу… а я тут сиди и переживай. Хоть бы заглянул, помог бабушке – воды бы натаскал да дров в избу принес. Все сама должна, а мне годочков-то уже знаешь сколько? Думаешь, легко мне? Одной-то? Готовить, убирать, огород еще. А ты что? С девками по деревне ходишь… видела я… ишь, взрослый какой, гляньте-ка на него?
Андрейка вспомнил про одно блюдо раз в два дня, слой пыли на тумбочках, иногда в палец толщиной, а также огород с пятью грядками лука и чеснока, и ему стало смешно.
– Родители, сплавляют тебя мне на шею, на целое лето – крутись, бабка, как хочешь! Всю жизнь положила на них – и этого мало, до самой могилы не слезут с меня, – тут голос ее задрожал, как бывало всегда, когда она касалась излюбленной темы о своей скорой трагической кончине. – Одно мне и остается. Скорей бы Господь прибрал меня, никаких сил нету больше. Вспомните тогда, да поздно будет… – она прикрыла глаза и отвернулась от Андрейки – Все, иди, давай с глаз долой!
Обычно, бабушкины слезы безотказно действовали на Андрейку. Всегда они вызывали в нем сильную горечь и опальное чувство вины. Но сейчас Андрейка был равнодушен к бабушкиным изливаниям. Бесхитростные манипуляции не вызывали в нем ничего, кроме легкого раздражения.
– Жаль слышать, что все мы тебе в тягость приходимся… – спокойно сказал мальчик и хотел было уйти, но бабушка вновь его окликнула. Не дождавшись типичной Андрейкиной реакции на свои жалобные увещевания, она мигом сменила поведение, поразительно быстро вернувшись в лоно привычного психического равновесия.
– Андрейка, стой… повязку свою оставь, грязная – стыдоба. Я постираю, коли силы будут.
Андрейка от удивления только головой покачал. Снял повязку, хотел положить на стол перед бабушкой, но так и замер, открыв рот от изумления и позабыв как дышать. Окружающий мир не застыл в этот раз, как обычно, а лишь «притих». И без того довольно скупая на освещение комната стала выглядеть, словно на старых фотографиях, – бледно-бронзового цвета. И бабушка выделялась на ее фоне светло-серой тенью, полупрозрачной, будто бы призрачной. Вокруг нее вилась маленькая черная точка – всего одна. Она плавно летала вокруг нее и время от времени, резко ускоряясь, пикировала бабушке в область груди, но успеха не имела, Раз за разом она отскакивала от грудной клетки, словно пуля от стены, и принималась кружиться дальше, до следующей атаки. Было очевидно, что настырная точка добьется своего – это лишь дело времени. И каждая секунда могла стать последней для бабушки. По обычаю наваждение длилось лишь пару мгновений, но Андрейке показалось, что прошла целая вечность. Так страшно было смотреть, как колючий сгусток темноты раз за разом жалит несчастную старушку, пытаясь пробиться внутрь ее исхудалого тела, чтобы навредить, раскурочить и без того старое и больное тело, лишь с одной целью – лишить жизни.
Когда Андрейка вновь сумел вздохнуть, он вдруг понял, осознал, с какой-то невероятной прозрачностью и отрешенностью, что внутри него что-то сломалось. Сломалось не так, как к примеру, ломаются кости в теле, которые вскоре срастаются, пусть хоть и криво. А надломилось так фундаментально, как случалось с кораблями в его любимых книгах при налете на риф. И хоть они еще были на плаву, теперь им суждена одна дорога – на дно.
Он подошел к бабушке, положил перед ней повязку и хотел что-то сказать что-нибудь, хоть бы просто положить руку на плечо, но не смог. Ужас сковал, колким льдом все его тело – все нутро. И потому он, чуть дыша сделал два неровных шага назад, затем, резко развернулся и подгоняемый невероятным, ошеломляющим страхом, чуть не бегом помчался прочь из избы.
***
Слабость. Именно этим словом можно описать те ощущения, что испытывал сейчас Андрейка. А вот слово – чувствовать, как раз казалось весьма неточным описанием происходящего с ним. Скорее, он не чувствовал, а сам целиком и полностью превратился в бесформенный сгусток слабости. Словно бы все прочие аспекты его личности вовсе перестали существовать, и осталась только суть – капитальная структура его существа. Особенно ярко его состояние контрастировало с недавнишним подъемом силы и на этом фоне казалось еще более печальным. В обычном своем состоянии, отметив такой факт, Андрейка бы немало, горько-сладко поиронизировал бы на этот счет, но сейчас он – слабость, а она не делает, не хочет и не может. Но так было лучше. В своей слабости мальчик находил безопасность и умиротворение. Всякая ответственность скользила и падала с его покатых плеч, словно бы какой-то кашемировый плащ, а всякая проблема превращалась в неизбежность, которую только что и оставалось – безропотно принять. Быть слабым
