сейчас — прочь тоска. Отдохнуть едем. На веселый лад надо настраиваться, Михайловна…
Он вроде шутливо обнял ее, прижав к себе. Краска стыда ударила ей в лицо — навстречу, из-за косогора, поднимались колхозники с косами на плечах, они понимающе кивали головами, отпускали соленые шуточки.
Председатель запоздало отпустил руку. Люда не поднимала глаз.
Они переехали сильно обмелевшую Мокшу, не замочив ступиц брички, и стали подниматься на отлогий правый берег. Показался залитый солнцем, красующийся янтарными бревнами, смолистой тесовой крышей дом.
Роман Захарович остановил коня в тени раскидистой березы. На крылечко выбежала молодая женщина, которую можно бы назвать красивой, если бы не застывшая в лице покорность. Как будто по этому миловидному, молодому лицу провел кто-то грубой рукой и снял всю его яркость и свежесть.
Сугубов неожиданно легко спрыгнул с брички:
— Вера, где гости?
— Где же им быть? В лесу ходят… С приездом!
— Спасибо, Сугубов старательно привязал коня. — Люда, возьми осторожно под рогожкой угощение для дорогого гостя, соберите там с Верой на стол. А я пойду, поищу их.
Люда подняла мешковину, прикрывавшую охапку сена в хвосте брички, и увидела сумку с торчащими головками бутылок.
Вера, взяв сумку, кивнула Люде:
— Пойдем, что ли? — и успокаивающе качнула головой. — Не бойся! Люди вроде хорошие.
— Я не боюсь, — Люда пошла за женщиной в дом, испытывая страшную неловкость от того, что, не собираясь, не подготовившись внутренне, попала на вечеринку. Да еще с незнакомыми людьми. А у самой такая неприятность… «Ради Кузьмы, — думала она. — Потерплю».
В первой комнате ничего не было, кроме стоящего посредине длинного стола и деревенских скамеек вдоль него. Двери в две другие комнаты были плотно прикрыты, заглянуть туда она не решалась. Вера молча приготавливала закуску — ветчину, яйца, лук, огурцы.
— Умыться не хочешь? подняла она грустные глаза. — Вовсю можно отдыхать. Было бы желание…
— Желания-то у меня как раз и нет… — усмехнулась Люда.
— Вот выпьем рюмочку-другую — и появится.
— Вряд ли появится!
На пороге показался невысокий худощавый мужчина лет тридцати, с живым, энергичным лицом. Он был в кителе. На плечах темнели пятна от споротых погон. За ним шагал парень в темном костюме под ручку с Сугубовым.
— О-о, да тут рестораном запахло! — шумно заговорил первый. — Здравствуйте, девицы-красавицы! С хозяйкой мы познакомились. А вот вы, вижу, тоже гостья? — протянул он руку Люде. — Камаев.
— Вельдина, Людмила. — Люда смутилась. — Я тут действительно первый раз.
Сугубов тоном хлебосольного хозяина предложил садиться за стол. Вере кивнул повелительно:
— Арт инезинкса [9].
Та сразу вышла, не сказав ни слова.
Люда с горечью сознавала, что не находит подходящего момента заговорить о своей беде. Гости мыли руки, перебрасывались ничего не значащими фразами. Узнав, что она воевала на Втором Украинском фронте, Камаев искренне обрадовался:
— Мы же были почти вместе! Наши дивизии пол-Украины прошли рядом.
Люде понравился этот веселый, жизнерадостный человек, и когда она стала отказываться от предложения сесть за стол, сказав, что нельзя ей задерживаться, что у нее ребенок, это сразу огорчило Камаева.
— Да, причина уважительная, — развел он руками. — Ну немножко посидите, и мы вас отпустим. Мы ведь тоже не собираемся долго задерживаться.
«Минут пять побуду и пойду», — подумала Люда и присела на краешек скамьи.
Роман Захарович взялся за бутылки. В три стакана он налил водки, а в четвертый — густого красного ликера.
— Где это ты, Роман Захарович, такую редкость раздобыл? — поднял брови Камаев.
— Есть тут у меня неподалеку небольшой рыцарский замок со старыми подвалами… Для друзей заглядываю в него — и вот, — он повертел в крупной руке необычной формы бутылку с яркой этикеткой.
«Шартрез», — прочла Люда.
— Чистейший французский дамский шартрез! — улыбался довольный председатель.
— До чего же опытный коммерсант ваш председатель, Людочка, — повернулся к Люде Камаев, шутливо и предостерегающе помахал пальцем. — С ним ухо надо держать востро!
— Я трудяга, Михаил Иванович, — неожиданно обиделся Сугубов и тем же тоном продолжил: — Выпьем же за то, чтоб не надо было быть коммерсантом для того, чтобы выпить с друзьями!
«Нет, я ни за что не буду пить», — решила Люда.
— За нашу победу, за наши успехи! — добавил молчаливый спутник Камаева.
— Салют! — Камаев поднял стакан и хотел чокнуться с Людой. Но она не брала стакана.
— Не хотите, Людочка, выпить за такие тосты? — не громко спросил Камаев. — Или в нашей компании вам неуютно?
«Я ни разу в жизни не пила», — хотела сказать Люда, но почему-то стыдно было признаваться в этом. И еще она подумала: обидится, как потом говорить о Кузьме?
— Я совсем не пью, а налили мне так много.
— Ну, тогда смочите губы, как на причастии.
Люда взяла стакан и, чем ближе подносила его к губам, тем сильнее веял ей в лицо дурманящий цветочный аромат. Она коснулась губами густой загадочной жидкости, и их приятно обожгло.
«Почему он не попросил меня выпить хоть глоток? Я бы с удовольствием попробовала, — подумала Люда, опуская стакан на стол».
— Ну и порядок! — Камаев выпил водку и с аппетитом стал закусывать хрустящим огурцом, густо посыпая его солью. — Люблю, грешник, поесть! — смеялся он.
— Нет, это совсем не порядок! — Сугубов, обойдя стол, сел рядом с Людой. — Не годится, Михайловна. А еще фронтовичка… — Он взял стакан и снова втиснул его ей в руки. Потом склонился к ней и прошептал, чуть не касаясь губами ее уха: — Судьба нашего дела решается… Я прошу тебя… Вино слабое…
Держа в руке стакан, Люда посмотрела на Камаева, с досадой подумала: «Почему он допускает, что Сугубов так развязно ведет себя?»
А председатель все настойчивей уговаривал ее. С раскрасневшимся лицом, приглушенным голосом, он подтачивал ее твердость, сковывал волю.
«Почему Камаев стал так невнимателен, как только Сугубов пересел ко мне?» — недоумевала Люда. И вот он уже о чем-то говорит через стол со своим попутчиком, но она не слышит их, потому что голос Сугубова отталкивает все другие голоса.
А тот уже несколько раз чокнулся с ней, опорожнил половину своего стакана. Она устала держать руку, но и не могла поставить вино на стол. Ее охватила непонятная оцепенелость.
— Я не могу. Я не пью, — умоляюще произносила она. Но после ее слов Сугубов вдохновлялся еще больше. Свободной рукой он уже обнимал ее, а правой норовил приблизить вино к ее горящим губам.
Глядя в стакан, Люда увидела густую, как кровь, красную жидкость и, чувствуя мучительную жалость к себе, выпила глоток, второй, а на третьем закашлялась, из глаз брызнули слезы. Красная струйка ликера потекла по со
