его не чувствительным к физической боли.
Сады отступили от дороги, она словно расширилась; окрестности чуть-чуть посветлели.
Через некоторое время появились впереди высокие зубчатые стены столицы. В сумерках казалось, что они доходят до самых небес.
Около глубокого крепостного рва, вода в котором высохла еще весной, Улугбека встретила группа нукеров. Среди них Улугбек увидел Абдул-Азиза и племянников. Все трое нервно разъезжали по краю рва то в одну, то в другую стороны.
Чуть помедлив, Улугбек пустил коня через ров. На пригорке перед воротами остановился.
Эти ворота были некогда отлиты по распоряжению Тимура. Сейчас они заперты наглухо! На двух сторожевых башнях маячили чьи-то мрачные фигуры; по мгновенному мельканию каких-то теней чувствовалось, что форты и бойницы тоже скрывают воинов, но никто не высовывался из-за укрытий по грудь или во весь рост.
Гнев и обида охватили Улугбека пламенем, жгучим и таким же высоким, как стены — до самого неба. Но тут, перед самыми воротами, это пламя вдруг ослабло, сникло, угасло. С трудом Улугбек поборол внезапную слабость. Подал знак сарайбону. Дворецкий пришпорил коня, пересек ров, подъехал прямо к воротам. Постучал рукояткой сабли о железную обшивку. Сверху послышался голос:
— Кто там?
— Я! — крикнул Улугбек. Снова забурлила кровь в жилах. — Ваш повелитель Мирза Улугбек Гураган!
— После вечерней молитвы ворота закрыты перед всеми, будь то шах или нищий!
— Открывай, мерзавец!
Улугбек пустил коня на ворота. Горячий скакун взметнулся перед ними, с треском ударил передними копытами о железо, осел на задние ноги, попятился. Всадник едва удержался в седле.
Сверху снова послышалось:
— Простите, повелитель, но градоначальник дал строгий приказ не открывать ворота!
— Кто правитель в нашем государстве? Мои приказы должно выполнять беспрекословно и сразу. Открой ворота или беги за градоначальником, если тебе дорога голова, стражник!
Тут сверху, с башни, раздался голос второго воина:
— Руки коротки у тебя, чтоб снять голову стражнику. Позаботься лучше о своей, Мухаммад Тарагай!..
Кто это? У кого столь знакомый, хриплый и тонкий, змеиный голос? Кто посмел произнести такие слова? Улугбек на миг онемел в замешательстве — у зубца башни возникла фигура Султана Джандара!
И этот изменил! Куда ни пойдешь, всюду коварство и низость!.. Бросил войско, выходит… сбежал в столицу. Но каким путем так быстро сумел сюда добраться?.. Как успевают эти лицемерные негодяи, предатели снюхаться, спеться друг с другом?
Мирза Улугбек выпрямился в стременах.
— Эмир Султан Джандар! Один аллах знает, на чью голову сядет птица счастья. Лишусь я престола — твое счастье. Но если волей судьбы престол останется моим… запомни: я повешу тебя вверх ногами и снизу разожгу костер! — И, не дожидаясь ответа, повернул коня назад…
Потом… Потом ему кто-то что-то говорил, бурно и невнятно; из всего, что он слушал, но не, слышал, Улугбек понял, наверное, одно только слово — Шахрухия, крепость Шахрухия, куда надлежало ехать.
Но в мыслях его все смешалось, все закрутилось, будто осенние листья на дороге под порывами вихревого ветра. Безразличие овладело душой Улугбека, и он уже не очень-то негодовал, когда Абдул-Азиз, поехавший на разведку, вернулся, тяжело дыша, бормоча проклятия, и сообщил, что крепость Шахрухия также закрыла свои ворота и что комендант этой крепости, туркменский бек Ибрагим Кулат-оглы, также отпал от Улугбека!
Конец, конец. Скорее пришел бы всему конец!
И Улугбек решил преклонить колени перед собственным сыном и любое, что судьба ниспошлет ему — жизнь или смерть, — принять из рук Абдул-Латифа с покорностью.
Али Кушчи пробудился мгновенно, едва только скрипнула — тихо-тихо — входная дверь. В дверном проеме, чуть менее темном, чем чернильный мрак внутри обсерватории, мавляна разглядел чью-то огромную и неподвижную фигуру. Пальцы Али Кушчи скользнули под подушку за кинжалом: если убийца один, еще посмотрим, чья возьмет.
— Кто там?
Пришелец молчал.
— Отвечай, эй, призрак!
— Это я, мавляна…
Али Кушчи привстал, еще раз вгляделся в темноту.
— Каландар Карнаки?
— Ну, хвала вам, мавляна, не забыли бедного талиба.
— Не приближайся, если тебе дорога жизнь!
— Не надо бояться, мавляна… Зажгите свечу.
— Говорю, не двигайся!.. Отвечай!.. Как ты сюда попал? И зачем?
— Зачем? — переспросил дервиш и невесело как-то засмеялся. — Как зачем? За золотом, за чем же еще надо ходить в эту любимую обитель повелителя… Зажигайте свечу!
Али Кушчи сжал рукоятку кинжала.
— Вот оно что, — иронически протянул Каландар Карнаки. — Вы ли тот мужественный Али Кушчи, что убивал тигров? И где ваш прославленный здравый смысл, где ваша логика, верить которой вы учили нас, учеников?… Вы спали, и, пожелай я убить вас, стал бы я дожидаться вашего пробуждения?
Али Кушчи сделал несколько шагов в темноте вдоль стены, нащупал в нише свечу, зажег ее. Вспыхнули узоры росписи на стенах, золотое тиснение книг на полках. Каландар Карнаки стоял по-прежнему у двери. Тень его, громадная и густая, качнулась в неожиданном поклоне.
— Ассалям алейкум, устод!
«Устод», «учитель». Что это, ирония, ложное смирение или искреннее приветствие прежнего Каландара, ученика?
Али Кушчи со свечой в руке приблизился к дервишу, оглядел его лохмотья; подняв свечу повыше, всмотрелся в лицо; Каландар не шевельнулся, он ответил на взгляд мавляны таким же долгим вопрошающим взглядом. Могучий ростом и сложением, Каландар выглядел неважно: в заросшем лице, в запавших светло-карих глазах усталость и болезненность. Еще бы, сколько тягот выпало Каландару на долю!
У Али Кушчи потеплело на душе.
Каландар пригнулся, взял вдруг обеими руками руку Али Кушчи, опустился на колени перед ним.
«Что это он? Зачем?»
— Спасибо вам, учитель.
Каландар наконец сел, безвольно свесив руки вдоль тела, устремил на Али Кушчи полные горечи и боли глаза.
— Скажите, каким человеком считаете вы, досточтимый, вашего бывшего шагирда, бедного нищего? Кто я, по-вашему?
В самом деле — кто он? Лишился родины — Ясси и Сигнак так ведь и остались за Барак-ханом, — стал воином, потом сменил саблю на перо, а воинские доспехи на скромное платье талиба. Теперь же дервиш, раб аллаха, восхвалитель аллаха, вместо медресе живет где-то в дервишеской обители, водрузил на себя козлиный кулох. Кто он теперь?
— Мой язык нем, дервиш. Вижу одежду, а что в сердце твоем, о том давно уж не ведаю.
Каландар тяжко вздохнул. Воскликнул:
— Я знаю, я!.. Овца, отбившаяся от стада, душа заблудшая… Есть правда в этом мире, учитель?! Венценосный Мирза Улугбек знает ли ее?.. Бесприютным чужаком, бездомным псом я был; пригрели меня, спасибо, низко кланяюсь. Но душа-то все ходила и ходила по чужим улицам, стучалась, в разные двери, чтобы найти правду, не нашла ее ни здесь,
