сжал его еще крепче, навел с вызовом в сторону этого звонкого крика, чтобы посмотреть, осмелится ли тот повторить свое «Стоять!», почти женское, так звонко оно прозвучало. Что делать, мальчик? Кому стоять, недоумок? Это моя долина, вся моя, отсюда и вон дотуда. Кому стоять? Я у себя дома, в этих скалах все, что движется, принадлежит мне. Вот что он мог ему сказать. Адельмо Фарандола повторяет это громко, но про себя и думает — да, именно так он и мог сказать, вот этими самыми словами. Выстрел, дробь летит. Лесник падает, не понимает, что происходит. Взгляд его умоляет позвать кого-нибудь, не бросать его здесь. А Адельмо Фарандола спешно возвращается в хижину, с колотящимся сердцем, запирается там и успешно забывает обо всем, постепенно, с каждым вздохом, и в конце концов этот день становится для него таким же, как все другие, — долгим, неспешным, обыкновенным. Потом меняются времена года, начинаются снегопады, лавины, которые в декабре сходят то тут, то там, и одна из них приносит с собой труп лесника и высиживает его всю зиму и часть весны в холодном и безмолвном гнезде, а потом тает, и он оказывается там, сплющенный ее тяжестью и выстрелами, выложенный на растерзание воронам.
— Вот так все и было, — говорит он псу.
— Ты это помнишь?
— Нужды нет. Все было так.
— Ты прости, но я-то где был? Меня ты не заметил?
— А ты иногда шлялся где-то по своим делам. Унюхаешь что-то и уходишь за запахом, мне ничего не говоришь. Тебя часами нет. Наверное, это вот тогда и было.
— Я… — начал пес, потом умолк, потому что это же правда, он унюхивает что-то и уходит, когда струящийся запах соблазняет его, и он забывает обо всем, и чувствует себя полным жизненных сил, и становится охотником, властелином чужих жизней.
— Вот так все и было, — повторяет Адельмо Фарандола. — Не вру. Его убил я.
С ожесточенным усердием горца Адельмо Фарандола тащит труп к старой шахте, где скрывался в юности, чтобы не быть расстрелянным людьми в шинелях. Долго ищет на самом каменистом и заваленном камнями участке, куда приводят его смутные воспоминания. Вокруг проходов наросли в немыслимом беспорядке клубы упрямых зарослей, способных выживать на засушливой пустоши, карликовый можжевельник, рододендроны, горные сосны. «А вот это хорошо, — думает Адельмо Фарандола, — эти вечно умирающие заросли скроют проходы в тоннель от самого внимательного глаза».
Он прикидывает размер проходов, отбраковывает самые большие и легкие для проникновения, выбирает один, почти незаметный оттого, что слишком узкий и завален камнями. Старик терпеливо отодвигает камни и сбрасывает их вниз, не думая о том, куда они упадут. Через несколько часов работы внутрь тоннеля можно пробраться метра на три или четыре. Адельмо Фарандола забирается ползком в эту нору, которая почти сразу сужается, и дальше он продвигается на локтях и коленях по черной холодной слякоти.
Пес снаружи не сводит глаз с его ног.
— Ну как там? — спрашивает он. — Есть местечко для важного человека?
Адельмо Фарандола не отвечает, ползет дальше, разгребая землю, сползшую со стен этой узкой кишки. Прокладывает себе путь, продвигается, тяжело дыша.
— Ах, когда он так делает… — бормочет про себя пес снаружи, подняв уши, подняв взгляд ввысь.
Почти через час снова показываются ноги старика, потом зад, словно это ребенок неправильно идет по родовым путям.
— Ну что? — спрашивает пес, когда человек показывается целиком. — Я уже начал беспокоиться.
— Мне надо еще земли выгрести.
— А. И чем?
Адельмо Фарандола снимает куртку, связывает ее рукава, сворачивает ее наподобие мешка.
— Тебе не один день понадобится, — вздыхает пес.
Три дня Адельмо Фарандола влезает и вылезает из туннеля, вынося камни и грязь, которые спускает вниз, в расщелину между скал. Никто не заметит свежую землю: в это время года все оседает и сдвигается. От усталости и разреженного воздуха он дышит тяжело, как умирающий. Пес, смирившись, наблюдает за каждым его действием снаружи, но лежит рядом с трупом и не двигается с места, и желание говорить у него пропало.
Наконец Адельмо Фарандола решает, что расчистил достаточный участок тоннеля. Поднимает труп, тащит его ко входу, втягивает внутрь за лодыжки.
— Ты ведь потом вернешься? — шепчет пес.
Когда кишка становится узкой настолько, что пройти может только одно тело, Адельмо Фарандола пролезает по трупу, оказывается по другую его сторону и начинает проталкивать его за плечи.
— Тише, тише! — возмущается труп.
— Извини, — бормочет Адельмо Фарандола.
Там по-прежнему красиво внутри, как во времена его юности — об этом-то он помнит. Место не слишком гостеприимное, но от него исходит приятное ощущение защищенности. Кроме того, у него есть компания, а если хорошенько руками пошарить, то и еда.
— Побудешь со мной еще немного? — спрашивает труп.
— Ладно.
— Совсем немного.
— Ладно.
Адельмо Фарандола расслабляет мышцы, одну за другой, и погружается в долгий сон.
Пес не успокаивается, он воет у входа в тоннель, отчаянно роет землю, пытается пролезть ползком. Но Адельмо Фарандола изнутри гонит его прочь, угрожает застрелить, проклинает, отвергает его.
— Но это же, дорогой мой, я! — умоляюще скулит пес.
— Убирайся, чего тебе надо? Кто ты вообще такой, кто ты?
— Это я! Все, хватит, не смешно…
— Надо было мне тебя съесть в первый же день.
— Ты же шутишь, да?
— Съесть тебя и обсосать твои кости все по очереди, чертов пес!
Пес умолкает, трясется.
— Пшел, пшел, а то меня найдут!
— Да нет же, я буду послушным, буду сидеть тихонько рядом с тобой… Будем греться друг о друга… О труп не согреешься, а об меня — да!
— Убирайся, или буду стрелять.
— Я тебе нужен, пожалуйста…
Адельмо Фарандола молчит и в наступившей тишине надеется, что он забудет про пса, а пес забудет про него. Тот сворачивается молча и лежит у самого входа, бесконечно грустный, стараясь довольствоваться запахом своего друга, тянущимся из тоннеля, как струйка невидимого дыма, смешанного с резким сладким запахом мертвеца.
— Ты еще
