- Уха вкусная была, я никогда такой не ела, - рассказывала она Клавдии Ивановне, - река хорошая, и вообще места прекрасные. Настоящая русская природа.
- А тут Алексей Кондратьевич звонил, - сообщила Клавдия Ивановна.
- Звонил? Что говорил? Сказал, когда приезжает?
- Вечером еще позвонит. Ничего не сказал.
"Неужели он еще не скоро приедет?" - подумала Тася. Что же это такое? Что ей делать? Что будет?
После горячего душа руки и ноги, искусанные комарами ("бедная девочка, закурите, комары боятся дыма..."), стали багровыми. Тася натерлась одеколоном, включила приемник, услышала обрывок фразы "...восходят к третьему веку нашей эры..." и выключила приемник.
"Господи, что же это? Что же будет?" - спрашивала она себя. - Что со мной? Неужели я просто дрянь или я не люблю Алексея? Что делать? Надо уехать. Уеду, и все уладится".
На мгновение показалось, что достаточно уехать, как все уладится. Скорее бы позвонил опять Алексей, она поговорит с ним, услышит его, расскажет ему, что была на рыбалке, познакомилась с людьми, посмотрела окрестности. Окрестности изумительные, настоящая русская природа. А люди? Очень интересные, все нравится. Познакомилась с директором завода. Вот так, спокойно поговорит, узнает, когда он возвращается.
И она никуда не уедет, но больше не увидит Терехова.
Она пошла еще раз спросить, когда обещал позвонить Алексей.
У Клавдии Ивановны на кухне сидела сестра Мария Ивановна. Это была маленькая, незаметная, тихая женщина с незаметным лицом. Она работала медсестрой в поликлинике нефтяников, бегала по вызовам делать уколы и воспитывала двух детей. Воспитание заключалось в том, что она старалась этих детей накормить и при всяком удобном случае отправить к матери в деревню.
Отец ее двух ребят, мальчика и девочки, был когда-то завхозом в одном учреждении. Потом он работал механиком пишущих машинок. Потом сбежал. Мария Ивановна разыскивала его несколько лет.
- Я знаю, - застенчиво говорила она Тасе, - я знаю, он спился на нет. Четырех копеек за четыре года и то нет от него. А двое детей законных. И не найти мне его никогда, - печально заключила она, - хоть всю жизнь буду искать. И не видела я от него ни слова, ни ласки, ни материальной помощи.
Теперь Мария Ивановна жила со слесарем. Парень был моложе ее, непутевый, пьющий, а она его любила и жалела.
- Ну что, - сказала она, - он несамостоятельный. Куда ж я его прогоню, квартиранта моего?
Тася знала от Клавдии Ивановны, что Мария Ивановна бегала с утра до вечера по вызовам, старалась заработать побольше, накормить посытнее двух своих ребятишек и квартиранта.
Клавдия Ивановна стояла тут же, тоже маленькая, тоже худенькая, в синем коротком халате с белым кружевным воротником и закатанными рукавами, сказала:
- Могла бы жить как все люди. Детей бы пожалела. У мальчишки ни одной троечки нет, а ты ему не мать. Вон кудри себе навила. А все квартирант твой проклятый, чужой. И детям чужой, и тебе чужой. А чужие пройдут, как ветер пройдет.
Мария Ивановна вытирала мгновенно выступающие слезы, сердце ее ожесточалось на сестру за такие разговоры.
- Твое горе для меня родное, кровное, - продолжала Клавдия Ивановна. Ты наше детство вспомни, Маша. И в лаптях ходили, и картошку черную, гнилую ели. Сушили и ели. Сушили и ели, - повторила она задумчиво. - Я бы этого квартиранта своими руками...
- Клавдия Ивановна, зачем вы так? - сказала Тася.
Клавдия Ивановна дернула свой кружевной воротничок, всхлипнула, отошла к газовой плите и стала разогревать для сестры макароны. Она знала, что сестра голодная.
Сестры были непохожи. Мария Ивановна, при всей ее незаметности, была очень хорошенькая. У нее были пепельные волосы, уложенные пышным рассыпающимся узлом, большие черные глаза и красивые бледные губы. В ушах она носила красные стеклянные серьги. И на пальцах с коротко остриженными ногтями, желтыми от йода, два серебряных кольца - одно гладкое, другое с красным дешевым камушком.
Комната Клавдии Ивановны находилась рядом с кухней, маленькая, светлая, квадратная, как будто накрахмаленная.
Сейчас в комнате сидела подруга Клавдии Ивановны, Люся, затейница из заводского пионерского лагеря. Собственно, это Клавдия Ивановна считала Люсю своей подругой, а как считала та - было неизвестно.
Затейница - забубенная голова - ходила в резиновых черных ботах на каблучках, носила широкий черный пояс, туго затянутый большой квадратной пряжкой, и зеленое шерстяное платье с высокими плечами.
Клавдия Ивановна умела хорошо стирать и гладить. Она старалась постирать и погладить всем, кому могла. Алексею, другим командированным, живущим в гостинице, сестре, ребятишкам сестры, своей подруге Люсе.
И сейчас, поставив кастрюльку на газ, Клавдия Ивановна посмотрела на сестру, отвернулась и пошла доглаживать зеленое платье Люси.
- Что мне с нею делать? - сказала Клавдия Ивановна, пробуя на палец электрический утюг. - Скажи, Люся, такие ребятишки у нее превосходные! У мальчишки ни одной троечки даже нет. А она? Так себя она не уважает. Что делать с ней?
Но Люся умела ловко прихлопывать тонкой ногой в резиновом ботике на высоком каблуке, и давать команду, и запевать хрипловатым голосом, и бегать, и плавать, и метать диск. Давать советы? Кому они нужны?
- Она его мужем называет, а у меня одно слово: квартирант. Бесстыжий он все же. Цепляется за нищую юбку. Я, Люся, чужих никогда не сужу, а за своих болею. Это ж позор, перед детьми позор, - печально повторяла Клавдия Ивановна, разглаживая зеленое платье Люси.
Люся, в черной комбинации, не снимая бот, сидела на белоснежной кровати Клавдии Ивановны. Она была единственным человеком, которому это позволялось.
- Вот это платье у тебя какое носистое, прочное, - заметила Клавдия Ивановна и продолжала главное: - И не бросит он ее никак, ведь он моложе. Нашел бы себе другую, молодую. Она бы осталась детей растить.
- Она другого найдет, раз она такая, - сказала Люся, нетерпеливо следя за утюгом.
- Найдет, эта найдет. В кого она такая? И не трогай меня, говорит, и не наставляй. Я без мужика жить не буду и не хочу. Что с ней говорить, только хуже будет! Квартирант выпивать принесет и ее соблазняет. Если бы не дети, пускай бы делала что хочет. А детей жалко, они все понимают. Уже, наверно, осудили ее.
- А забери себе детей, в крайнем случае, по суду. И воспитывай, посоветовала Люся, надевая через голову платье. - Я побежала.
- Она не отдаст. Мать все же. Беги, беги, завтра приходи, - попрощалась Клавдия Ивановна, одернув платье на Люсе, - расскажешь, какое содержание у картины.
- Обязательно! - уже в коридоре крикнула затейница.
Клавдия Ивановна сняла кастрюлю с огня, положила туда кусок масла, ей показалось мало, она положила еще кусок и поставила перед сестрой глубокую тарелку дымящихся макарон.
- Ешь, - сказала она, - ешь все. А вы, Таисия Ивановна, не хотите?
Тася сидела на подоконнике, от еды отказалась. Только что Мария Ивановна рассказала ей, как она работает в поликлинике, какие там врачи. Рассказывала вяло, каждое слово приходилось из нее вытаскивать, - видно, мысли женщины были далеко от всего этого, работа была нелюбимой, не радовала. И Тася подумала, что такая медицинская сестра может и назначение перепутать, забыть.
Клавдия Ивановна с ее грустными совиными глазами как будто угадала мысли Таси и спросила:
- Ты, Мария, сегодня все вызовы уже выполнила?
- Все.
Клавдия Ивановна посмотрела на Тасю, прося поддержки.
- Как ваши ребятишки, здоровы? - спросила Тася.
- Здоровы, я их в деревню к маме отвезла. Ну, я пойду! - Мария Ивановна, отставив тарелку с недоеденными макаронами, встала. Вытащила из кармана своего белого халата папиросу, прикурила от газовой горелки, мелькнуло колечко с красным камушком. - Прощайте, женщины, - сказала она, поправляя волосы, - мне домой пора.
- Может быть, тебе деньги нужны? - не глядя в лицо сестры, спросила Клавдия Ивановна и вынула десятирублевую бумажку из старой коричневой сумочки. Десятирублевка лежала мелко-мелко сложенной и развернулась в руках гармошкой. - Бери, бери, мне она не нужна.
Мария Ивановна взяла деньги и ушла, не сказав ни слова.
Клавдия Ивановна села на табуретку и опустила голову. Прямые светлые волосы рассыпались по плечам.
Тася попробовала утешать:
- Клавдия Ивановна, она человек не такой уж плохой и детям своим мать. А что поделаешь, раз она его любит. Любовь...
- Любовь! - с презрением крикнула Клавдия Ивановна. - Он так ее не уважает, так не почитает! Любовь разве такая бывает?
- А дети все равно вырастут хорошие. Вы им помогать будете.
- Она своим детям не мать, эти дети не к рукам. Мне уж все равно, что она, б..., думает, она отрезанный ломоть, но дети невинные.
- Неправда, вы ее тоже жалеете.
- Сестренка, сестренка, - как будто позвала Клавдия Ивановна, и глаза ее наполнились слезами.
Раздались частые телефонные звонки. Звонил Алексей. Он задерживался в Куйбышеве.
