Елена. А вы — для него?
Ольга (почти кричит). Это не ваше дело! Вы не смеете допрашивать меня!
Елена (вспыхнула, холодно). Я не нуждаюсь более в этом…
(Ольга бешено смотрит на неё, хочет что-то сказать.)
Елена (жёстко). Вам нехорошо?
(Ольга, закрыв лицо руками, быстро идёт прочь. Елена провожает её глазами — лицо у неё суровое. Оборотясь — видит мужа, он бледен, удивлённо и боязливо следит за нею.)
Елена (твёрдо, почти грубо). Если бы она была хуже или лучше, она была бы сильнее меня…
Мастаков. Чёрт побери, Елена… чёрт побери… какая ты! Кто ты такая?
Елена (проходя мимо него). Женщина, которая любит! (Ушла в комнаты. Он проводил её глазами, потирает лоб, быстро сходит с террасы и тотчас снова взбегает назад.)
Мастаков (бормочет). Нет… сначала необходимо… Елена!
(Елена выходит.)
Мастаков. Подожди… куда ты?
Елена. К Медведевым.
Мастаков. Слушай… я, честное слово…
Елена (вспыхнув). Ты, мальчишка, оставь меня!
Мастаков (хватаясь за голову). Вот! Начинается трагедия… Послушай, успокойся немного…
Елена (с тоской). Это — дико… это — пошло! Ты, такой ясный и чистый, ты мог увлечься… Она тебя отравит, погубит…
Мастаков (с отчаянием). О, чёрт… да разве я знал, что это так серьёзно?..
Елена (спокойнее). Для таких людей, как ты, женщины — ступени, по которым вы идёте куда-то выше… но она — ниже меня, пойми это! И не она для тебя, ты — нужен для неё! Вот чего я не допущу! Чтоб ты — ты! — служил развлечением… нет!
Мастаков. Ах, ты рассуждаешь… но какой же чёрт…
Елена. Да, я рассуждаю!.. И — за двоих: за себя, чтобы не мешать тебе, и за тебя, потому что ты живёшь но думая…
Мастаков. Во всём всегда вес и мера!.. Это невыносимо!
Елена. Но ведь ты не взвешиваешь, не измеряешь, а это необходимо среди живых людей, которые чувствуют боль и причиняют её друг другу. Я должна рассуждать и взвешивать, чтобы оградить тебя от всего ненужного, от всего, что может нарушить строй твоей души… ты думаешь, это легко мне? Не это ли сушит мою душу? Не это ли убивает во мне смех и радость? И вдруг я вижу… это может убить! Я поняла бы тебя, если б ты увлёкся Сашей… это такой чистый, светлый, освежающий душу человек…
Мастаков (ворчит). Саша… ну что за фантазия!.. Елена, человек нуждается в свободе… а я — человек…
Елена. Предположи на минуту, что и я тоже человек…
Мастаков. Ты иногда — точно старый монах, а я — твой послушник… впрочем, может быть, это неверно, я ведь не знаю, как живут монахи… Честное слово — всё это
гораздо сложнее, чем я думал, и совсем не весело! Я не люблю драм… а тут — и ты и она — обе недовольны…
Елена (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай — что ты говоришь? Разве можно играть людьми?
Мастаков. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и… длинных монологов… (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот — вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна… мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи… дети какие-то особенные растут — ты замечаешь? И — русские матери… и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности… душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие… хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова… и подмигивать людям глазом — «ничего, братья! живём!» И когда думаешь, говоришь об этом — тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет — мужчиной или женщиной…
Вукол (идёт прихрамывая). Эй, господа!..
Елена (вздрогнув). Подожди… Что там? Плохо?
Вукол. Идите… Все растерялись… плачут…
Мастаков. Вот видишь, Лена… (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?
Елена (издали). Нет… не надо!
Вукол. Ну, как же нет? Конечно, идите…
Мастаков. Но зачем же?
Вукол. Гм… знакомый умирает… долг вежливости, что ли… Потом — вы писатель, вам всё надо видеть… это ваш долг.
Мастаков (вздохнув). Ну… пойдёмте…
Вукол (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди — уходят, а противоречия — остаются… вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!
Мастаков (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий…
(Ушли.)
Занавес
Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью. Сквозь открытые двери на ступени крыльца падает полоса света — в прихожей горит лампа. На ступенях — Самоквасов и Зина, доктор ходит мимо них и курит. Из дома доносится возня — двигают мебель, стучат посудой.
Зина (негромко). Сегодня утром он говорил, что ему лучше…
Потехин (угрюмо). Все фтизики так говорят перед концом.
Самоквасов (убедительно). У меня сестра — чудеснейшая женщина! — всю жизнь ухлопала на это… положим, её муж болел другой болезнью… но всё равно ведь! Девять лет она ухаживала за ним… вы подумайте, — всю молодость, всю силу женщины отдать капризам больного! Ужас! В тридцать лет она была полуседая… овдовела — на руках пятилетний мальчик, невыносимо нервозный, слабенький…
Потехин (подходит). И вы тоже караете слабых?
Самоквасов. Нисколько…
Потехин. Уж вам-то не к лицу!
Самоквасов (задет). Но, позвольте! (Потехин идёт прочь. На крыльцо вышел Вукол.) Я ничего не говорил…
Потехин (издали). Опоздали вы с этими теориями… Они уже не в моде…
Самоквасов (Зине). Что с ним? Чего он злится?
Зина (встаёт, идёт в дом). Не знаю. Устал, я думаю…
Вукол. Обижает тебя потомок мой? (Садится рядом, охая.) Ноет у меня ножка… Вот, Мирон, судьба очистила тебе дорогу…
Самоквасов (болезненно). Брось это… что ты!
Вукол (тихо). Ты думаешь, она в глубине души не рада? Хе! Я, брат, знаю женщин…
Самоквасов. Полно, Вукол! Ничего мы с тобой не знаем. (Подумав.) У меня, например, никогда не было желания — понимаешь? — упорного, страстного желания что-либо знать. А оказывается, это необходимо…
Вукол. Гм… это ты о чём говоришь?
Самоквасов. А о том, что вот мне сорок два года, и я не понимаю человека, который моложе меня, не понимаю его мысли и жизнь… Слов даже не понимаю! И это — в сорок лет! Хороша страна, где все чужды друг другу… Представь себе европейца…
Вукол (позёвывая). Чепуха! Европейцев ты не знаешь… ты их в кутузку сажал? Нет. И не надо говорить об европейцах, думая о женщинах…
Потехин (подходит). Нет ли спичек, отец?
Вукол (даёт). Возврати. А то ты возьмёшь коробку и — пропал! А я с больной ногой хожу, ищу — где спички?
Потехин. Если у тебя ревматизм — иди и ляг в постель. Это лучше, чем сидеть ночью на воздухе. (Уходит, забыв отдать спички.)
Вукол (толкнув Самоквасова). Видишь? Женись скорее. В семьдесят лет у тебя будет сын доктор, культурный человек… Очень удобно! Отберёт у тебя спички, а ты… да-а… (Помолчав.) Заметь, какой странный язык у нас: мы говорим — сидеть на воздухе. Какие лёгкие люди, подумаешь! Или — пройти курс университета. (Кивая головой в сторону, куда ушёл сын.) Вот — он прошёл, насквозь прошёл… и это не особенно задело его…
Самоквасов (неохотно). Какой ты…
Вукол. Болтун?
Самоквасов. Нет… как это? Мизантроп…
Вукол (с некоторой гордостью). Я, брат, не мизантроп, а — скептик… Мало у нас скептиков. Это признак, что мы недостаточно умны…
Самоквасов (усмехаясь). Ты вот говоришь, а я не понимаю — зачем?
(Елена и Зина выходят, Самоквасов встал, давая им дорогу.)
