Николай Гоголь - Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др.

Однако ж чорт, сидевший в мешке и заране уже радовавшийся, [Далее начато: что куз<нец>] не мог вытерпеть, чтобы [Далее начато: из] ушла из рук его такая добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и сел по обыкновению своему верхом ему на шею.

Кузнец испугался и уже хотел перекреститься, но [как] чорт, нагнувши свою собачью морду [Вместо «нагнувши ~ свою собачью морду»: а. нагнувшись на ухо начал б. склонивши в. нагнувши свою собачью морду шептал] «не бойся, это я, твой друг», шептал ему на правое ухо: «всё сделаю [Далее начато: на правое] для товарища и друга. Денег дам, сколько хочешь», пискнул ему в левое ухо. «Оксана будет сегодня же [завт<ра>] наша», шепнул он, заворотивши морду снова на правое ухо. Кузнец минуту стоял неподвижно как бы размышляя. «Изволь», сказал он наконец: «за такую цену готов быть навеки твоим. Только если будешь мешкать, то не прогневайся…» Чорт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался [Далее начато: ты ко мне] кузнец!» думал он про себя: «теперь-то вымещу я на тебе, голубчик, все твои малеванья <и> небылицы, возводимые на чертей. Что теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего села человек в моих руках». Тут чорт засмеялся от радости, вспомнивши, как будет дразнить в аде всё хвостатое племя, как будет беситься хромой чорт, считавшийся между ними первым хитрецом и остряком [«хитрецом л остряком» не вычеркнуто, возможно, случайно. ] на выдумки.

«Ну, Вакула!» продолжал он, всё так же не слезая с шеи, как бы опасаясь, что<б> он не убежал [Далее начато: когда] «Ты знаешь, что без контракту ничего не делают».

«Я готов», сказал кузнец. «У вас, я слышал, расписываются кровью, постой же, я достану в кармане гвоздь». Тут он заложил назад руку и хвать чорта за хвост.

«Вишь, какой шутник [затейник]», закричал, смеясь, чорт: «ну, полно, довольно уже шалеть».

«Постой, голубчик!» закричал кузнец. «А вот это невкусно тебе покажется?» При сем слове [Далее начато: кузн<ец>] сотворил он правою рукою над собою крест и чорт притих и сделался так смирен, как ягненок. «Постой же», продолжал [говорил] он, стаскивая его [Далее начато: с шеи своей] за хвост на землю: «будешь ты у меня знать подучать на грехи добрых людей и честных христиан». Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом и поднял руку для крестного знаменья.

«Помилуй, Вакула!» жалобно простонал чорт: «скажи, всё, что тебе нужно, всё сделаю, отпусти только душу на покаянье: не клади на меня страшного креста…»

«А! вот каким голосом запел, собачье отродье! Теперь я знаю, что мне делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, да несись, как птица…»

«Куда?» произнес горестный чорт.

«В Петембург, прямо к царице». И кузнец обомлел от страха, почувствовав [увидя] себя поднимающимся на воздух.

—

Долго стояла Оксана, раздумывая о странных речах кузнеца. Уже внутри ее что-то говорило, что она слишком жестоко поступила с ним. «Что, если он в самом деле решится на что-нибудь страшное. Чего доброго, может быть, он с горя вздумает влюбиться в другую и с досады станет называть ее первою красавицею на селе. Но нет, он меня любит. Я так хороша! Он меня ни за что не променяет. Он шалит, прикидывается. Не пройдет минут десять, как он, верно, придет поглядеть на меня. Я, в самом деле, сурова, нужно ему дать, как будто нехотя, поцеловать себя. То-то он обрадуется!» И ветренная красавица уже шутила с своими подругами.

«Постойте», закричала одна из них: «кузнец позабыл [оставил здесь] мешки свои: смотрите, какие страшные мешки. Он не по-нашему наколядовал. Я думаю, сюда по целой четверти барана кидали, а колбасам и хлебам, верно, счету нет. Роскошь! целые праздники можно объедаться».

«Это Кузнецовы мешки?» подхватила Оксана: «утащим же скорее их хоть ко мне в хату и разглядим хорошенько, что он тут наклал! [Вместо „он ~ наклал“: тут наклал кузнец]» Все со смехом одобрили такое предложение.

«Но мы не поднимем их», закричала вся толпа вдруг, силясь сдвинуть мешки.

«Постойте», сказала Оксана: «побежим скорее за санками и отвезем на санках».

И вся толпа побежала за санками [Вместо «И вся толпа ~ санками»: И все девушки быстро разбежались] а через несколько минут возвратилась. Но уже одного мешка не было. «Нечего делать, возьмем один», говорила Оксана: «довольно с нас будет и сего [и этого. Далее начато: Чуб слышал]». Оставшийся мешок был тот самый, в котором сидел Чуб [Вместо «сидел Чуб»: Чуб сидел] верхом на дьяке. Обеим пленникам сильно прискучило сидеть в мешке, несмотря на то, что дьяк проткнул для себя пальцем в мешке порядочную дыру. Если бы еще не было народу, то, может быть, он нашел бы средство и вылезть; но вылезть из мешка при всех, показать себя на смех… это удерживало его, и он решился ждать, слегка только покряхтывая [Далее начато: когда] под невежливыми сапогами Чуба. Чуб сам не менее желал свободы, чувствуя, что под ним лежит что-то такое, на котором [«что ~ на котором» зачеркнуто, но не заменено. ] сидеть было страх неловко. Но как скоро услышал [Вместо «Но ~ услышал»: Но услышав] решение своей дочери, успокоился и не хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате [к дому] своей нужно пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может быть и другую [Далее начато: пусть же лучше довезут девчата]; вылезши же, нужно оправиться, застегнуть кожух, да и капелюхи остались у Солохи. Пусть же лучше девчата довезут на санках.

Но случилось совсем не так, как ожидал Чуб. В то время, когда девчата убежали за санками, худощавый кум выходил из шинка расстроенный и не в духе. Шинкарка никаким образом не решалась более верить ему в долг. Он решился было дожидаться в шинке, авось либо не прийдет какой-нибудь набожный дворянин и не попотчивает его. Но, как нарочно, все дворяне оставались дома [Вместо «оставались дома»: вмели столько благочестия, что решились остаться дома] и, как честные христиане, ели кутю посреди своих домашних. Размышляя о развращении нравов, о железном [жест<оком>] сердце жидовки, продающей вино, кум набрел на мешки и остановился перед ними в изумлении. [Далее начато: Посмотревши вокруг и видя, что никого нет] «Вишь, какие мешки кто-то бросил посереди дороги!» сказал он, осматриваясь по сторонам. «Должно быть, тут и свинина есть. Полезло же кому-то счастье наколядовать столько всякой всячины. Экие страшные мешки! Положим, что они [они были] набиты [Вместо „что ~ набиты“ начато: хоть бы тут] гречаниками, коржами, и то добре. Хотя бы были тут одни паляницы, и то в шмак. Жидовка дает за каждую паляницу осьмуху водки. Утащить скорее, чтобы кто не увидел».

Тут взвалил он себе на плечи мешок с Чубом и дьяком, но почувствовал, что слишком тяжел [Вместо «почувствовал ~ тяжел»: а. увидел, что б. почувствовал, что тяжел] «Нет, одному будет тяжело несть» [Вместо «Нет ~ несть»: Э, да я не поднесу] проговорил он [Далее было: и увидел пряно шедшего к нему ткача] «А вот, как нарочно, идет ткач Шапуваленко. Здравствуй, Остап!»

«Здравствуй», сказал, остановившись, ткач.

«Куда идешь?»

«А так, иду, куда ноги идут».

«Помоги, человек добрый, мешки снесть. Кто-то колядовал, да и кинул посереди дороги. Добром разделимся пополам».

«Мешки! а с чем мешки, с книшами или паляницами?»

«Всего есть».

Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили мешок на двух палках и понесли на плечах.

«Куда ж мы понесем его? в шинок?» спросил дорогою ткач.

«Да оно бы и я так думал, чтобы в шинок [Далее начато: сказал] да ведь проклятая жидовка не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли. Я только что был в шинке сам. Мы понесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет дома». [Далее начато: Гляди чтобы]

«Да точно ли ее нет дома?» спросил осторожный ткач.

«Слава богу! Мы [я] не совсем таки без ума», отвечал кум. «Чорт разве один только принес бы домой мешок, когда жена дома. Она протаскается с бабами до света».

«Кто там?» закричала кумова жена [Далее начато: отворяя дверь хаты] услыша шум в сенях, произведенный приходом двух [наших] приятелей с мешком, и отворяя дверь хаты.

Кум остолбенел.

«Вот тебе на!» произнес ткач, спустя руки.

Кумова жена была такого роду сокровище, каких, верно, немного на свете. Так же, как и муж, она никогда почти не сидела дома и весь почти день пресмыкалась у кумушек, у зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда. Хата их [ее] была в десять раз старее шаровар волостного писаря. Крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были только одни остатки, потому что всякой, выходивший из дому, никогда не брал палки для собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Всё, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа [Далее начато: а иногда даже делала нападение на кума] и часто самоуправно отнимала у него добычу, если только не успевал ее пропить в шинке. Кум, с своей стороны, тоже не поддавался и оттого почти всегда уходил из дому с фонарем под глазом, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старухам о негодности и бесчинстве своего мужа.