Тут я, пожалуй, впервые раздраженно высказал вслух капитану госбезопасности то, что он, наверное, понимал и без меня (вот эта тирада):
Товарищ капитан, не скрою, я был удивлен, увидев, что в органах мало дураков. Это большинство "недураков", и вы в том числе, не можете не понимать, что вся антисоветчина нашей пермской компании не стоит и выеденного яйца. Мне решительно наплевать на природу политического устройства России, и, как Теннесси Уильямс, я готов повторить, пусть будет по утрам чашка кофе со сливками, остальное не важно. Почти не важно.
Меня всего лишь не устраивает кич совискусства, культурная диета пятнадцати старичков, которые по старости вынуждены есть манную кашу и репу из Репина. Но почему заодно с ними мы все на диете? Госбезопасность - это молодость партии, взявшей власть. Сегодня молодость террора выродилась в карантин геронтократии. Ее цель одна - лечить старческие болезни и простатит идеалов. Ее цель - производить фантомы страха и точить лясы об опасности, которой нет, потому что общество приспособилось к власти. Как? Очень просто. Общество отказалось от общественного мнения.
Но вам этот молчаливый уговор против шерсти. Выходит, что особой потребности в органах нет? Но работающая машина должна обеспечить себя работой. Что делать? Спрос рождает предложение. И госбезопасность выдумывает маленькие опасности.
Ой, вот тут больно!
Так болит отрезанная нога у безногого. Известный обман чувств в медицине. Отпилив себе голову в 37-м году, партия мучается от мигрени. Вот почему каждый антисоветчик у вас на вес золота. Он придает смысл аппарату. С тех пор как я попал под колпак КГБ, я стал китайским мандарином. Сколько денег и сил ухлопано на то, чтобы холить мою гордыню. Подслушивать. Вскрывать почту. Писать отчеты. Снимать с самолета. Кормить деликатесами за полцены. Писать с героя полотно "арест пропагандиста". Очнитесь, очковтиратели партии. Я всего лишь любопытствующий читатель, из которого сделали слабительное для Политбюро.
(Сегодня мне понятно - ты был опасен лишь тем, что был молод. Всего лишь молод.)
Пауза.
Мой визави, обмакнув в горчицу узкую ложечку из серебра, полирует янтарной горечью пласты буженины. Я невольно вспоминаю шутку капитана Бакрадзе над лысым майором Пьялко: пока тот пьяно дремал, уложив башку на стол в ресторане, ему обмазали плешь горчицей. Во как вчера перебрал, говорил он утром, показывая пузыри на лысине.
Это все? Спрашивает Самсоньев.
Нет, не все, горячится молодой лейтенант.
Ну, скажите мне, товарищ капитан, зачем лучшие умы секретных НИИ бьются над созданием новой слезоточивой гранаты, которую уже нельзя будет схватить рукой и бросить обратно в шеренги солдат? Теперь она будет вращаться вокруг оси, разбрасывая газ, и при этом раскаляться докрасна от горения бертолетовой соли.
Какие демонстрации призвана разгонять такая граната?
Где эти толпы? Где шеренги?
Где испытали на практике первый неудачный образец? Кто тот пролетарий, который поднял первым антисоветский булыжник? На кой черт вам планы по захвату восставших заводов. Очнитесь! Братцы, да вы начитались "Аэлиты" Толстого. Только мы не на Марсе.
Поймите, в СССР не может быть идейных восстаний, только колбасные бунты. У нас нет пролетариата. Никакое рабочее сопротивление в принципе невозможно, только саботаж. Но саботаж - это и есть природа социалистического труда по формуле: вы делаете вид, что платите, мы делаем вид, что работаем.
Но инерция набрана, и раз сопротивления нет, машина КГБ создает видимость сопротивления. Поверьте, психически коммунизм давно построен. Реальность глубоко засекречена. Счастье давно для всех обязательно. И знаете, кто самый страстный помощник в этом самообмане? Народные массы. Они лягут костьми, чтобы пожар идеалов кормил мильон носов сладким духом конфетной фабрики. Вот миллионы ваших клевретов. Армия спящих конфетных оберток.
Может быть, вы вспомните про интеллигенцию?
Не мне вам говорить, - новой русской интеллигенции глубоко насрать на чаяния спящих, революция кончилась разводом народной элиты с массами.
Капитан ответил не сразу, сначала сладко затянулся дымком, глотнул коньячка, пожевал маслину, надетую на кончик серебряной вилки, и холодно, чем холоднее, тем сильней обжигает лед, - заметил:
Вы опасны вовсе не тем, что делаете, тут ваша правда, органы прилгнули, и уж вовсе не тем, о чем думаете. Ваш ум, лейтенант, прихотлив и большинству непонятен, а интересы слишком экзотичны. Вы русский ананас. А, как известно, в России они не растут.
Но вы производите впечатление на дураков. А вот этого мы вам не позволим.
И тут я понял, - он проговорился, мой рабочий стол в домике давным-давно и не раз обшарен, страницы сфотографированы, и капитану известно название романа, который я принимаюсь писать:
"Корабль дураков"!
Как он, наверное, высовывал язык, читая вот это...
Хертогенбос.
Гильом Ворагинский в Рим кардиналу Барбелли:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Ваше святейшество, наш верный слуга подмастерье Ян Масс сообщил мне на исповеди, что в ночь на праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи был разбужен мастером, который велел ему взять фонарь и следовать за собой к берегу Аа, где молча стояли, пока вдали не показался черный корабль без огней, который шел против течения кормой вперед.
Мастер Босх велел подмастерью посигналить огнем фонаря, и корабль пристал к берегу. Помолившись Пречистой, Ян Масс последовал за злодеем на палубу, после чего корабль сразу отчалил, на палубе взору гостей предстала адская картина: гробы с мертвыми ростовщиками со снятыми крышками. У каждого мертвеца на голове сидело по жабе, которая вынимала монеты из кошелька покойника и вкладывала в сердце, а черт в образе эфиопа в белой чалме сидел на капитанском мостике и тщательно записывал, сколько монет проглотили сердца менял. Когда монеты переставали влезать, эфиоп давал жабам команду вкладывать золото в зубы покойников.
Увидев живописца, эфиоп поклонился ему, словно старшему, а мастер Босх велел подмастерью освещать жабу на голове мертвеца, пока он рисовал углем ее гадкую рожу на бумаге.
Тут жаба прыгнула на голову Ян Масса, и он чуть не испустил дух, и очнулся в хлеву оттого, что свинья стала тыкать рылом в его живот.
Нужны ли еще доказательства отпадения вероотступника от Господа и предания его огню инквизиции?
Бишкиль.
Забежим вперед.
Поняв, что мой стол ограблен, а наброски романа прочитаны (с ликованием прочитаны: ну и писака, ни слова правды! ни полслова о жизни!), я, вернувшись в гарнизон, в припадке досады сорвал со стены своего офицерского домика репродукцию "Корабля..." из "Огонька" и чуть было не запустил лист бумаги в раскрытую печку. Зима 1972 года была хоть и полна солнцем, но холодна, и огонь жадно корчил рожи из топки, подначивал: ну бросай, бросай, или слабо?
Я помедлил и вернул репродукцию осиротевшему гвоздику.
В Лувре, стоя перед "Кораблем дурней", я вспомнил тот юношеский порыв разодрать и сжечь Иеронима в далекой уральской дыре на краю Европы.
Переведем дыхание.
До Лувра я не видел воочию ни одной картины Босха в подлиннике.
И вот что удивительно - первым оригиналом стал именно "Корабль дураков", который дал рабочее название задуманному роману о Босхе и какой был моим ветреным оконцем в средневековье долгих два года уральской ссылки в судьбу. С понятным трепетом всех жилок замер я у картины, которая излучала волнение первой любви, потому что "Корабль дураков" была вдобавок еще и первой увиденной мной вообще репродукцией Босха, самым-самым первым впечатлением о художнике. И хотя сегодня мне ближе босхианский шедевр видений "Сад земных наслаждений" из Прадо или гениальное "Несение креста" в Генте, мой первый восторг провинциального юноши виноградной улиткой прилепился как раз к этой лозе.
Чуть мокрым взглядом свидания, через тридцать лет после юности я блаженно вглядывался в вертикальную доску на луврской стене, благо кошмарная очередь к Моне Лизе осталась в крыле Denon, а здесь, в залах, отданных Северному Возрождению, на втором этаже крыла Richelieu, было безлюдно...
Что сказать?
"Корабль дураков" далеко не шедевр, кисть грубовата, да и колорит мутноват, и все же это язвительное нравоучение, написанное Босхом около 1490 года беглой скорописью эскиза маслом на доске; сатира, сверхъестественным способом доведенная до состояния эмблемы. Как и Мона Лиза, это икона поп-арта. В почти нищей живописи проступает прочность геральдики, где жанровая сценка доведена до символических манифестаций смысла. Это щит сарказма у ног гневного архангела Гавриила. Перед зрителем, на щите протестантизма намалевана пьяная компания дураков, которая, горланя во весь рот, пустилась в далекое плавание на утлой посудине, не понимая опасности затеи... Карикатурный Ноев ковчег обжор и блудниц, который обречен на скорую гибель...
