смерти. На несколько месяцев мне даровано бессмертие. Вообще, если вдуматься, лучшие ангелы-хранители получаются именно из ангелов смерти. Тоска, депрессия, лень — куда всё девается? Стоит лишь просвистеть где-то за левым плечом белоснежному крылу, и тут же страх проходит по душе ледяной бритвой Оккама, отсекая все лишнее.* * *
...меня всегда удивляла твоя сфера интимности. Какое-то время мне казалось, что нет ее у тебя вовсе — никаких тайн, никаких секретов, никакого смущения. Ты ведь всегда готова рассказать о себе всё, до последнего ковыряния в носу. Хоть другу, хоть любовнику, хоть случайному прохожему. А потом я заметил, что ты при всем при этом категорически не готова поставить мне свою самую любимую музыку, показать самый любимый фильм или ткнуть пальцем в самую любимую книгу. Как будто именно это обнажает твою душу, делает ее слабой и беззащитной, выворачивает наизнанку перед нескромными взорами. И в этом ты права, конечно. Кто, когда, с кем и что именно — глупо искать истину среди фактов...
* * *
Здравствуй, мамочка.
Ну прекрати, ну как это не звоню? Я два дня назад звонила.
А ты проверь входящие, там и время, и дата.
Давай, давай, проверяй, а я перезвоню через пять минут.
Веришь на слово? Ну, это ты зря. Разве можно мне верить? Давай, может, я твоим здоровьем поклянусь?
Ничего у меня не случилось.
Я не нервная.
Я не кидаюсь.
Мама, я пока еще не кидаюсь, но мне это уже тяжело дается.
У меня все в порядке.
Нет, меня не уволили.
Нет, я не собираюсь возвращаться.
И к Олегу тоже.
Я не кричу.
Нет, я не заболела.
Нет, я не беременная.
Что значит почему? Ни одного аиста, просто как вымерли все.
Я не издеваюсь.
Ах ты мечтаешь о внуке? Я тоже мечтала о братике, и что? Вот родила бы ты мне тогда братика, я бы тебе сейчас за это родила внука...
Послушай, мам, я тебе клянусь, в следующий раз ты сможешь сколько угодно возмущаться тем, что я никогда не звоню. У тебя будут для этого все основания.
Нет, я не хочу твоей смерти, мама. Я своей смерти хочу. Каждый раз, минуте на третьей примерно, такой сильный суицидальный позыв. Мама, как ты думаешь, это из-за того, что я вчера вышла без шарфа?
Нет, я не кричу.
Папу позови, пожалуйста.
Извини, я больше не буду.
Да, ты права, извини.
Да, хорошо, позови, пожалуйста, папу. Целую.
* * *
...а вчера к нам наведалось Высочайшее Начальство. Почитало наши отчеты и ручками захлопало. Потом немножко подумало и ножками затопало. Потому что мы, такие-сякие, закон нарушаем и того и гляди Нобелевскую премию получим. Ну, это я шучу, но патент наш будет даже не золотой, а как минимум бриллиантовый. Мы тупо на Высочайшее Начальство глядели и бормотали: «Так точно, ваше благородие! Никак нет, ваше благородие! Не извольте сумлеваться, ваше благородие. Мы больше не будем, ваше благородие!» Высочайшее Начальство подобрело, пробурчало: «Ну то-то же», чаю с шоколадом откушало и удалилось, предупредив напоследок, что шутки закончены, дальше все будет по всей строгости, самодеятельность оно терпеть не намерено и в следующий раз придет с проверкой совершенно неожиданно. Примерно двадцать пятого числа следующего месяца. Но если вдруг что, то отвечать, разумеется, мне.
Кто бы сомневался!
Противно, конечно, но на сегодняшний день это лучшее развитие событий из всех возможных.
Так что можно считать, что дела идут хорошо. Ну, разумеется, если не считать моего Черного человека, который мне день и ночь покоя не дает. Такой себе Черный человек без лица. Я даже не хочу знать, чего ему от меня надо. Понять бы, кто он такой.
Пока что шарахаюсь от каждой тени, а ночью мне снится, что я иду по берегу моря, собираю янтарь, и тут поднимается ветер, волны увеличиваются, я понимаю, что еще чуть-чуть — и меня накроет волной. Оглядываюсь и вижу, что бежать некуда, справа море, а слева — высоченная скала. Мне очень страшно, так страшно, что я уже не могу это выносить, поэтому я поворачиваюсь и иду в море сама. Просыпаюсь то ли в холодном поту, то ли в соленых брызгах — черт разберет...
* * *
Ведь говорил же мне любимый мужчина: береги, Юленька, крышу, держи ее двумя ручками крепко, а лучше прибей гвоздиками. А я вот не уберегла. Самое дорогое свое сокровище не уберегла для любимого. Потому что вчера состоялась-таки эта самая загадочная инициация, и я теперь сижу в печали и не знаю, чего мне ждать — то ли рога с копытами вырастут, то ли просветление наступит. Записалась на всякий случай к косметичке, она прекрасно справляется с просветлением.
Разбудили меня эти маньяки в пять часов утра. Я вот не понимаю, почему таинственные ритуалы нельзя проводить поздно вечером? По-моему, это как-то логичнее. Час Зверя какой-нибудь, полнолуние, зловещие тени. Этьен сказал, что все равно, когда именно. Главное — чтобы время непривычное. А в пять часов я обычно уже сплю. Я его понимаю, конечно, но это понимание, смешанное с тоскливой и безрадостной сонливостью. Потому что садизм чистой воды — будить человека в пять утра в его единственный выходной день.
Ну вот, замотали меня в голубые тряпочки, расшитые золотыми звездочками, грудь и колено обнажили и дали большой кубок. Пей, говорят. Я призадумалась: люди, которые способны встать в пять утра по собственной воле, обычным гашишем не ограничатся. В лучшем случае ЛСД, а в худшем — толчёный рог единорога, от которого у меня поседеют волосы и восстановится девственность. Но Этьен шепнул мне: пей, ничего не бойся.
Ну да, чего ж бояться? Кровь небось
