- Ну да.
Лабоданов взглянул на ручные часы.
- Сейчас уже все. Он уже давно в милиции.
Он закурил. Жужелка напряженно украдкой следила за ним, ждала; он немного покурит и добавит что-то еще о Лешке, и все будет не так безнадежно и окончательно.
- Ему мозги сильно вправлять надо.
- Это конечно.
- Хватит ли у него духу. Тут надо твердо держаться...
- Ну, духу у него хватит.
- Главное, чтоб он никого не впутывал. А то ему несдобровать, хотя б сам он отвертелся, цел остался. Может, тебе придется ему это разъяснить. Ты ведь на него влияние имеешь?
Главное, чтоб ни на кого не валил, не впутывал.
- Этого он никогда не сделает! - надменно сказала Жужелка. - Что бы ему ни грозило!
- Тогда - порядок. Если с умом будет вести себя - ничего с ним не случится. Тут надо на своем стоять во что бы то ни стало, тогда никак не подкопаются...
Жужелке вдруг стало ясно, что с Лешкой непременно "случится", он не отвертится, не сможет или не станет этого делать.
Она молча вздохнула. Лабоданов докурил и пересел к ней на кушетку. Мелькнули совсем близко его пронзительно голубые глаза, он обнял Жужелку за плечи и с силой притянул к себе.
- Клеопатра! - зашептал он, касаясь губами ее уха.
В смятении Жужелка ждала, что будет. Ей казалось, после того как он поцеловал ее в парке, они навсегда теперь связаны.
Было тихо. Только - тюх-тюх - доносился со двора топор.
Лабоданов взял ее руку, поднес к губам, подышал в ладошку. Жужелка выпрямилась, замерла-сейчас он заговорит о любви...
- Была такая древняя императрица, твоя тезка. Такие ночи отхватывала египетские...
- Это у Пушкина о, ней написано?
- Неважно у кого. Важно; что понимали люди, в чем смысл жизни...
Он замолчал, теребя ее пальцы. Сидеть в молчании и ждать было невыносимо.
- Какая я Клеопатра. Не знаю, откуда только мама взяла.
Ведь я родилась тут при немцах, и мама вообще не надеялась, что я выживу... Она говорит: после всего, что она вынесла со мной, меня простым именем не назовешь.
Лабоданов поднялся и потянул ее за руки. Он стоял близко к ней, касаясь ее, не выпуская ее рук; его лицо, совсем незнакомое, сумрачное, со сжатыми губами, пододвинулось к ней.
- Чего ты убежала вчера? Кто ж так делает?
Она выдернула руки, отошла.
- Это правда, что ты по перилам бегаешь?
- А ты откуда знаешь?
- Мне говорили.
Лабоданов улыбнулся, с вызовом кивнул ей:
- Пошли?
Пройдя кухню, они очутились опять на площадке второю этажа, обнесенной перилами. Лабоданов тут же вскочил на перила.
- Ой, ой, ье надо! - взмолилась Жужелка.
Было нестерпимо страшно.
Лабоданов был похож на циркового артиста-такой же обнаженный и сильный, и эта туго облегающая красная майка Ей было не по себе от звероватого азарта, с каким он бегал по перилам.
Он спрыгнул прямо перед Жужелкой, разгоряченный, громко дыша, втолкнул ее в полутемную кухню и молча стал целовать.
Потом, крепко прижав к себе, приподнял и перенес в большую комнату.
- Ты ведь гречанка, - шептал он.
- Да, по отцу.
- Все равно. Страстная натура.
Жужелка с трудом высвободилась.
Там, в парке, вчера - обрыв, кусты, мрак. А здесь сейчас йй не было страшно, и она ведь не хотела быть синим .чулком. Но она едва сдерживалась, чтоб не разреветься.
Заглядывая ей в лицо, Лабоданов провел рукой по ее воло
- Прикидываешь, сколько дней знакомы. Угадал? Думаешь, как это так все быстро? Точно? Только выбрось это. Хлам это, понимаешь? Ты где живешь, в каком веке? Это у наших предков времени было сколько угодно. А у нас _ нет!
Ей надо было понять, что здесь сейчас происходит. Было чтото дикое в том, что они говорят сейчас совсем не о любви. Она подавленно и разочарованно молчала.
- Ты чего ж молчишь? Скажи что-нибудь.
- Я не подсчитывала дни, - сказала она, волнуясь. - Я эб этом не думала.
Лабоданов присвистнул, пытливо и насмешливо уставился на нее.
- АО чем же тогда? Может, о колечке до гробовой доски и как его-дворец венчания? Об этом?
Жужелка вспыхнула и залилась краской.
- При чем тут это. Я ведь о чувстве...
- Колоссально! Все эти красивые слова - вот! - Он отрубил ребром ладони на горле. - Не выношу! Все хотят получать удовольствие. И не надо врать, прикрашивать, .,
Жужелка не все поняла, ей нужно было обдумать то, что он говорил, но его тон сказал ей. больше, чем сами слова.
- Опять молчишь? Скажи что-нибудь.
Она.молча покачала головой и отвернулась. "Ты самая замечательная девушка на свете", - вдруг вспомнилось ей.
Лабоданов настойчиво стиснул ее плечи, приговаривая, как тогда, в парке.
- Ты мне нравишься. Нравишься! Понимаешь?
Она изо всех сил оттолкнула его, вспыхнув от негодования:
- Не смей меня трогать!
И словно этой ее резкости, этого сопротивления только и не хватало Лабоданову, и случилось наконец то, чего он ждал. Он схвягил ее за руку, рванул. Затрещало разорванное платье. Белое платье для школьного выпускного вечера. Что происходит? Ее охватило отвращение. Она вцепилась зубами в скользящую по се шее, по груди руку Лабоданова.
Он с силой толкнул Жужелку.
- Гречка проклятая!
Она больно ударилась о комод. Прикрывая рукой разорванное на плече платье, пошла к двери, окаменев - без единого чувства в душе. Лабоданов, быстро опередив ее, повернул ключ в замке и загородил собой дверь.
- Не уйдешь!
Секунду она беспомощно постояла. Отбежала к окну, в глубь комнаты.
- Не подходи! - безголосо, шепотом выговорила она.
Справа от нее-комод с таким же фаянсовым котом, какой она час назад разбила. Слева на стене-"провинциальная идиллия". За спиной - открытое окно.
- Поди сюда! Поговорим,-позвал Лабоданов.
Она следила за каждым его движением. Не трогаясь с места, нащупала рукой у себя за спиной подоконник.
В этот момент в дверь постучали. Лабоданов не шевельнулся.
Жужелка хотела крикнуть, но, как во сне, не было голоса. Стук повторился. Кто-то стучал настойчиво, изо всех сил.
Баныкин, ни слова не говоря, куда-то повел его. Они шли - впереди Баныкин, за ним Лешка. Еще сколько-то шагов - и милиция. В голове копошились вялые, тупые мысли. Например, о шляпе Баныкина. Какая это уродливая вещь. Просто сил никаких нет. Зарабатывает прилично, а одеться как человек не может.
К тому же еще, конечно, боится прослыть стилягой и напяливает на себя черт знает что.
Баныкин внезапно остановился и, обернувшись, поджидал его.
Когда Лешка поравнялся с ним, сказал:
- Я поговорить с тобой должен. Интимно. Куда только податься, не соображу. - И увидел перед собой обсыпанное веснушками мальчишеское лицо.-Ты не отставай!-Баныкин размашисто повел рукой.
Что еще придумал? Поговорить по душам, это он любит.
Остановились возле взорванного немцами здания. Остов его уцелел старинной кладки, бурый от времени, закопченный кирпич. Разорванные проемы дверей и окон. На единственном нерухнувшем балконе буйно пророс зеленый куст.
Обогнули руины. Баныкин пропустил Лешку вперед. Куда это он его конвоирует? Вошли во двор. Маленькие девчонки, взявшись за руки, ходили по кругу, приседали и что-то хором выкрикивали. Увидя незнакомых людей, они с визгом бросились врассыпную.
- Давай сюда! - сказал Баныкип.
Они постояли в проеме, - может быть, тут как раз и был вход, поглядели внутрь этого полого здания. Болтались проржавелые рельсы. Внизу, где вывернут взрывом фундамент, пробивалась трава. Спрыгнули. И сразу оглушил птичий гомон, как в лесу.
- Я это место давно знаю, - сказал Баныкин, и его голос прозвучал тут гулко, странно и словно издалека. - Сюда только девчонок водить. Никто не помешает. - Он сел на утрамбованный дождем и ветром щебень.
Лешка стоял насупившись. Чего Баныкин куражится? Что ему надо?
Баныкин протянул ему папиросы, он не взял.
- Ты садись, в ногах правды нет.
Лешка сел, положил рядом пиджак и сверток, нащупал в кармане пачку и вытащил сигарету, благо еще оставалось три штуки.
Он испытывал нехорошее возбуждение от неотвязной мысли о том, что его судьба находится теперь в руках Баныкина. Некоторое время они молча курили. Над ними порхали птицы, птицы облепили рельсы и балки и хором гомонили. А еще выше стены упирались в квадрат неба, усеянный, если старательно вглядеться, слабыми звездами.
- Подумать только, - сказал Баныкин, - может, скоро отправимся с визитом дружбы на Марс. У тебя дух не захватывает?
Лешка не сразу ответил.
- Захватывает. Только, говорят, там кислорода процентов тридцать всего по сравнению с нашей атмосферой. Для нашего человека тяжело чам.
- Перекачаем!
Баныкин обернулся - лицо в светлой щетине, из-под шляпы напористо торчат колечки волос,-не глядя в глаза, спросил:
- Кто тебя опутал? Неужели девчонка?
- Какая девчонка? Ты что, сбесился?
- Я серьезно тебя спрашиваю. Мне знать важно. Ты знаешь, о ком я говорю. Ты в эту грязь из-за нее влез?
