Настенька взглянула на него.
– Поезжайте, – подхватил старик, – только пешком грязно; сейчас велю я вам лошадь заложить, сейчас. – прибавил он и проворно ушел.
– Ты поедешь? – спросила Настенька.
– Конечно, поеду, – отвечал Калинович.
– А если я не хочу, чтоб ты ездил?
– Странное желание! – проговорил Калинович.
– Ну, положим, что странное, но если я этого хочу; неужели ты не пожертвуешь для меня этими пустяками?
– Я не понимаю, в чем тут жертвовать. Мне надобно заплатить визит, я и плачу, – что ж тут такого?
– Тут ничего, может быть, нет, но я не хочу. Князь останавливается у генеральши, а я этот дом ненавижу. Ты сам рассказывал, как тебя там сухо приняли. Что ж тебе за удовольствие, с твоим самолюбием, чтоб тебя встретили опять с гримасою?
– Я еду не к генеральше, которую и знать не хочу, а к князю, и не первый, а плачу ему визит.
– Не езди, душечка, ангел мой, не езди! Я решительно от тебя этого требую. Пробудь у нас целый день. Я тебя не отпущу. Я хочу глядеть на тебя. Смотри, какой ты сегодня хорошенький!
Говоря это, Настенька взяла Калиновича за руку.
– Я опять сюда вернусь через какие-нибудь четверть часа, – отвечал он.
– Не хочу я, говорят тебе! – возразила Настенька.
– Каприз – и больше ничего, и каприз глупый! – проговорил Калинович, нахмурившись.
– Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, – начала она. – Как ты сказал, что был у тебя князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита князю: эти люди обоих нас погубят.
– До предчувствий дело дошло! Предчувствие теперь виновато! – проговорил Калинович. – Но так как я в предчувствие решительно не верю, то и поеду, – прибавил он с насмешкою.
– Я очень хорошо наперед знала, – возразила Настенька, – что тебе самое ничтожное твое желание дороже бог знает каких моих страданий.
– Если вы это знали, так к чему ж весь этот разговор? – сказал Калинович.
Настенька вся вспыхнула.
– Послушайте, Калинович! – начала она. – Если вы со мной станете так говорить… (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, – продолжала она, – я вам пожертвовала всем… не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, – говорю вам, я умру, злой человек!
– Настенька! Полноте! Что это вы! – проговорил Калинович и хотел было взять ее за руку, но она отдернула руку.
– Подите прочь, не надобно мне ваших ласк! – сказала она, встала и пошла, но в дверях остановилась.
– Если вы поедете к князю, то не приезжайте ни сегодня, ни завтра… не ходите совершенно к нам: я видеть вас не хочу… эгоист!
Калинович сделал гримасу. Настенька повернулась и ушла.
В эту минуту вернулся Петр Михайлыч и еще в дверях кричал:
– Лошадь готова-с; поезжайте с богом!
– Очень вам благодарен, – отвечал Калинович и, надев пальто, вышел на крыльцо.
Его ожидали точно те же дрожки, на которых он год назад делал визиты и с которых, к вящему их безобразию, еще зимой какие-то воришки срезали и украли кожу. Лошадь была тоже прежняя и еще больше потолстела. На козлах сидел тот же инвалид Терка: расчетливая Палагея Евграфовна окончательно посвятила его в кучера, чтоб даром хлеб не ел. Словом, разница была только в том, что Терка в этот раз не подличал Калиновичу, которого он, за выключку из сторожей, глубоко ненавидел, и если когда его посылали за чем-нибудь для молодого смотрителя, то он ходил вдвое долее обыкновенного, тогда как и обыкновенно ходил к соседке калачнице за кренделями по два часа. В настоящем случае он повез Калиновича убийственным шагом, как бы следуя за погребальной церемонией. Тому сделалось это скучно.
– Пошел скорее! Что ты как с маслом едешь! – сказал он.
– Лошадь не бежит, – отвечал лаконически Терка.
– Ты хлестни ее!
– Нету-тка, боюсь, она не любит, коли ее хлещут – улягнет! – возразил инвалид, тряхнув слегка вожжами, и продолжал ехать шагом.
Калинович подождал еще несколько времени; наконец, терпение его лопнуло.
– Хлестни лошадь, говорят тебе, – повторил он еще раз.
Терка молчал.
– Говорят тебе, хлестни! – вскрикнул Калинович.
– Да плети ж нету! – вскричал в свою очередь инвалид.
Калинович, видя, что Гаврилыча не переупрямишь, встал с дрожек.
– Пошел домой, я не хочу с тобой, скотом, ехать! – сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
В сенях генеральши Калинович опять был встречен ливрейным лакеем.
– У себя его сиятельство? – спросил он.
– Сейчас-с, – отвечал тот и пошел наверх.
Князь и Полина сидели на прежних местах в гостиной. Генеральша для возбуждения вкуса жевала корицу. Лакей доложил.
– Легок на помине, – проговорил князь, вставая.
– Примите его сюда, – сказала стремительно Полина.
– Да, – отвечал тот и обратился к старухе: – Калинович ко мне, ma tante, приехал, один автор: можно ли его сюда принять?
– Какой автор? – спросила та, мигая глазами.
– Он был у нас, maman, с год назад, – отвечала Полина.
– Где был? – спросила старуха.
– Здесь был, у вас был, – подхватил князь.
– Не знаю, когда был… не помню, – говорила больная.
– Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой человек, – толковал ей князь.
– Отчего ж нельзя? Когда ты мне его рекомендуешь, я очень рада, – отвечала она.
– Проси! – приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.
Калинович показался.
– Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! – начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.
– Вы знакомы с здешними хозяевами? – прибавил он.
Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.
– В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, – заключил князь и ввел его в гостиную.
– Monsieur Калинович, – отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.
М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.
– Je vous prie, monsieur, prenez place[36], – сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.
– Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, – сказала Полина по-французски.
Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.
– Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, – заговорила Полина.
– В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, – обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.
– С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, – отвечал тот.
– Пройдет, решительно пройдет, – подхватил князь. – Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее – и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!
– Вкусу нет… во рту неприятно… кушанья, которые любила прежде, не нравятся… – продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.
Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.
– Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, – проговорила Полина.
Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:
– Нога слабеет… ходить не могу… подвертывается…
– Пройдет и это, ваше превосходительство, – повторил тот.
– Совершенно ли пройдет? – спросила больная.
– Я думаю, совершенно, – отвечал Калинович. – Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.
– Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! – сказала старуха в раздумье.
Калинович молчал.
Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.
– Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? – отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.
– Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят был сочинением своего прекрасного романа, – подхватил князь.
– Этот роман написан года два назад, – сказал Калинович.
– А вы давно уж занимаетесь литературой? – спросила Полина.
– Да, – отвечал Калинович.
