"Урус-табиб разрежет ей живот, - горестно думала Джахонбуви, призывая все силы небесные помешать этому. - Что скажут соседи и родственники? Кому будет нужна Ачахон, если она даже останется живой? Стыд согнет всех нас пополам, мы опозоримся до седьмого колена. Какой ответ дадим мы в день светопреставления, когда всевышний учинит нам допрос о нашей жизни на земле? Все змеи преисподней выползут из огня и, вцепившись в грудь мне, недостойной матери, позволившей чужому мужчине дотронуться до тела дочери, поволокут меня в самое адское пекло пламени".
А сам Хаким-табиб неподвижно сидел в своей комнате, погруженный в невеселые, тягостные раздумья. Взгляд его скользил по разноцветным пузырькам с лекарствами... "Захармарт" - убивающий смерть, "Захри котил" яд для смерти, "Сурги" - слабительное, "Малхам" - целебное...
Громкий, протяжный крик раздался на женской половине.
Ачахон кричала жалобно, беспомощно, беззащитно...
Ибн Ямин поднялся, снял со стены шелковую подстилку с изображением Мекки, встал на нее на колени, обратившись лицом в сторону кибла (на запад), ритуально поклонился направо и налево, раскрыл ладони и начал молиться:
- О боже всевышний, о создатель, Ахади Самади-ваджибул мавджудо, единственный и преединственный милосердный заступник... Да не обойди щедростью своего бессильного раба.
Ты послал недуг моей дочери - пошли ей скорее и исцеление, чтобы ее чистой плоти не коснулись руки чужого мужчины. Как видишь, я всего лишь скромный табиб. Душа моя ранена, душа моя разрывается на части. Мой сын Хамза близок к искушению-останови его, всевышний боже. Сохрани его веру и убеждения, убереги от злых сил и посягательств шайтана... Я знаю, что ты скажешь мне сейчас: жизнь - болезнь, смерть - исцеление.
Да, мой боже, мертвые не болеют, но им и не нужно выздоравливать, а если ты хочешь взять в моем доме еще одну жизнь, возьми сначала мою, а уж потом дочери, хотя мы никогда не отказывали тебе в твоем праве брать жизни наших детей. Но не делай это так часто - пощади, помилосердствуй...
Крики на женской половине дома становились все сильнее и сильнее. Одна, совсем одна билась Ачахон со смертью на самом краю жизни...
Распахнулась калитка. Хамза, тяжело дыша, вошел во двор.
За ним шел человек в белом полотняном костюме с маленьким чемоданчиком в руках.
- Сюда, сюда! - показывал Хамза.
Они подошли к входу в комнату Ачахон.
На пороге стояла Джахон-буви. Увидев на чемоданчике крест, она раскинула в стороны руки - не пущу!
- Уйдите, мама! - не своим голосом закричал Хамза.
Джахон-буви, вздрогнув, покачнулась и, сделав шаг в сторону, бессильно опустилась на землю.
Доктору Смольникову достаточно было трех минут, чтобы все понять.
- Сестру милосердия, Аксинью Соколову, знаете? - отрывисто спросил он у Хамзы, вырвал из тетради лист бумаги и начал быстро что-то писать. Отнесете ей записку - там адрес. Она живет неподалеку. Бегом!.. Пусть идет сюда. Немедленно! И чтобы марлю взяла. Всю, которая есть! И бутыль с йодом. Впрочем, все написано... Ну, что вы стоите? Марш, рысью!.. повернулся к ибн Ямину: - Вы лекарь, знахарь, колдун? Впрочем, не имеет значения. Грейте воду! Всю, которая есть. Несите полотенца, мыло, простыни... Покажите комнаты!
Выбрал гостиную.
- Больную сюда... Кто эта плачущая старуха? Мать? Уведите ее. Слезы мешают.
...Сестра милосердия появилась во дворе с большой брезентовой сумкой на плече, на которой в белом круге тоже был нарисован красный крест.
Увидев еще один крест, Джахон-буви лишилась чувств.
Ачахон перенесли в гостиную.
- Дайте как можно больше света! - распоряжался доктор Смольников. - Все лампы, которые есть, тащите сюда!
- Что у нее, доктор? - спросила сестра милосердия.
- Аппендикс... По-видимому, гнойный. На эту "ужасную"
болезнь здесь, в Коканде, приходится две трети всех летальных исходов. Попы проклятые резать не дают!.. Хотелось бы мне быть зубным хирургом, когда у кого-нибудь из местных духовников заболят зубы. Получил бы огромное удовольствие... Ну-с, начнем, пожалуй.
Он взял скальпель, и вдруг Ачахон дернулась и громко закричала:
- Нет! Нет! Не надо, не надо!.. Лучше мне умереть! Мама, мама!.. Меня хотят осквернить! Мама, мама!
- Доченька! Умрем вместе! - заголосила Джахон-буви, очнувшись от крика дочери. - Позор на мою голову! Зачем я тебя родила? О, горе мне!.. Сынок, зачем ты привел этих неверных?
Аллах не простит, шайтан навсегда поселится в моем доме!..
Смерти мне, смерти!.. Умрем, доченька, умрем вместе!
- Послушайте, - обернулся к Хамзе доктор Смольников, - что это такое? Нельзя ли как-нибудь прекратить эти крики? Я же ничего не смогу сделать, если она будет так дергаться.
Хамза, дрожа от волнения, обнял сестру, что-то зашептал ей на ухо. Ибн Ямин увел жену.
- Снотворное, сильную дозу! - тихо сказал врач сестре. - Шприц! И скорее, скорее!
...Когда операция кончилась, уже рассвело. Спящую Ачахон унесли. На лице ее впервые за последние сутки было спокойное выражение.
Доктор Смольников и сестра милосердия Аксинья Соколова тщательно мыли руки. К ним подошел ибн Ямин.
- Рахмат, катта рахмат, - прижав правую ладонь к сердцу, низко поклонился он врачу. - Мою дочь спас прежде всего аллах, а потом вы...
- Кто, кто? - поинтересовался доктор Смольников. - Аллах? Вполне вероятно. Я, знаете ли, коллега, все время как бы ощущал чью-то очень квалифицированную консультацию.
Ибн Ямин грустно улыбнулся.
- Да будет вам изобилие в жизни, - еще раз поклонился он
урус-табибу, - да исполнятся все ваши пожелания...
- Очень своевременно сказано, - заметил доктор, глядя
в полуоткрытую дверь. - Я бы, например, хотел узнать, что это за люди собрались в такую рань около вашего забора?
Хамза вышел во двор. Слева около их калитки и на углу возле бани стояли человек десять мужчин. Лица некоторых были знакомы (соседи), других незнакомы совсем.
"Так, - подумал Хамза. - Кто-то услышал крики Ачахон, увидел, как я привел врача и сестру, разбудил соседей; все вместе пошли к мечети, рассказали какому-нибудь раннему чтецу корана, получили "совет" и вернулись сюда... А может быть, здесь чтото другое?"
Что делать?
У соседа справа, друга детства Буранбая, вчера остался ночевать Умар... Если они еще не ушли на завод (Умар уговорил приятеля оставить кузницу, и теперь Буранбай тоже работал на заводе), то втроем им никакая толпа не страшна. Умар со своими руками и плечами грузчика один смог бы раскидать десятерых.
- Я сейчас вернусь! - крикнул Хамза. - Не выходите без
меня на улицу!
Он резко открыл калитку и быстро пошел направо, к дому Буранбая. Толпа около бани молча смотрела на него.
Буранбай и Умар заканчивали утреннюю молитву. Хамза встал рядом на колени, повторил с друзьями последние слова намаза, потом все рассказал.
Втроем они подошли к калитке дома ибн Ямина. Хамза и Буранбай вошли во двор. Умар задержался на улице и выразительно посмотрел на толпу.
- Пойдемте, - позвал Хамза доктора Смольникова и сестру милосердия, теперь вам нечего опасаться.
- Эти люди на улице не сделают вам ничего плохого, - успокаивал врача Хаким-табиб. - Я знаю их, почти все они приходили когда-то ко мне за лекарствами.
Буранбай и Хамза пошли впереди. Доктор Смольников и Аксинья Соколова за ним. Умар замыкал шествие.
Первая группа "зрителей", стоявшая возле калитки, соединилась со второй, около бани.
Хамза и Буранбай молча протискивались через толпу.
Один из "зрителей", похожий на нищего, встал перед Буранбаем, не собираясь уступать дорогу.
- Дай пройти, - строго сказал Буранбай. - Ты что, слепой?
Не видишь - люди идут?
Нищий не трогался с места.
Буранбай железным кулаком кузнеца уперся ему в грудь и отодвинул в сторону.
- Мусульмане! - истошно закричал нищий, будто его укололи иголкой. Посмотрите на этих иноверцев!.. Они касались своими мерзкими руками дочери ибн Ямина, они дотрагивались до ее обнаженного тела! Они опоганили ислам, замахнулись на шариат, они презирают наши обычаи!.. Питайте отвращение к этим неверным, плюйте на них!
Пальцы Умара сомкнулись на горле крикуна.
- Не трогай ислам! - рявкнул Умар и тряхнул нищего так, что у того глаза полезли на лоб. - Не оскверняй шариат своим зловонным дыханием! Когда ты совершал последний раз омовение, вонючий козел? Год назад? От тебя пахнет, как от падали, а ты еще смеешь кричать о наших обычаях?
Он отшвырнул нищего от себя, как нашкодившего щенка, и, втянув голову в могучие, литые плечи, двинулся на остальную толпу.
Толпа отступила.
- Иди домой, - сказал Умар Хамзе, присоединяясь к своим, - и закрой калитку на засов. Они могут полезть к вам во двор Мы проводим доктора и сестру и сразу вернемся... Иди домой - я буду ждать, пока ты не закроешь калитку.
Хамза пошел обратно. "Зрители" проводили его недобрыми взглядами.
Лязгнул засов.
- Эй, вы, бараньи обсоски! - крикнул Умар, обращаясь сразу ко всей толпе. - Если кто-нибудь из вас подойдет к забору ибн Ямина, я сделаю из того дохлого верблюда еще до второго намаза! Вы поняли меня? Повторяю: если хоть один дотронется до калитки табиба, ему уже не придется сегодня молиться второй раз - я разорву его на куски!
