на неё. Почему я хочу на неё смотреть. Чем она привлекает меня. Даже если это не было любовью, то явно одним из её отблесков. Как-то наш класс заставили выступить на одном празднике… Восьмое марта, вроде… не помню, но что запомнилось более-менее точно, так это репетиции самого выступления. Учительница хореографии отобрала из класса несколько ребят, в число коих вошёл и я, и разбила по парам. Мы должны были разучить бальный танец. Меня поставили в паре с той самой девочкой. Её звали Катей. Не знаю, где она сейчас, что с ней. Может, потому, что я танцевал именно с ней, Катя и осталась в памяти. Маленькая, похожая на куколку, в ней чувствовалось что-то неземное. Танцы для меня всегда являлись испытанием. Вести даму под музыку. Держать руки у неё на талии. Ладони чувствуют изгибы тела, и какой-то странный прилив эмоций захлёстывает, когда учитель хореографии ставит вам движения, а ты не догоняешь, почему эта женщина не видит, что дети не могут без задней мысли воспринять такие, на первый взгляд, простые, ничего не значащие жесты и позы. И Кате, наверное, это тоже казалось обычным делом. Я же постоянно смущался, но в определённый момент меня озарило. Нет, я не ослеп от вспышки. Момент, когда мы стояли друг напротив друга. По задумке учительницы мальчики и девочки, предварительно разделённые пространством сцены, должны были выйти, слившись с одну линию, на авансцену и начать танец. И то было мгновение, как на очередной репетиции мы учили выход, и я с Катей стояли первыми по обоим краям сцены, и я смотрел на Катю, ощущая нечто странное для себя. Что мы не просто пара, которую взрослые свели вместе, чтобы собравшиеся на празднике родители охали и ахали, какие у них детишки божьи ангелочки, красивые, что не налюбуешься. Мне стало казаться, что меня с Катей отделяет от мира некая граница, внутри которой варились неопознаваемые мной на то время чувства. Я влюбился. Повторюсь, наверняка это не было любовью. Просто я замечтался. Да и вряд ли Кате я нравился. Нам было по восемь или девять лет. Правда, глядя на неё, возникало впечатление, что это создание не имеет отношения к низменным человеческим страстям. Она была слишком красива. Слишком идеальна. А любовь для второклассника убийственна. Я забыл уже, делал ли попытки признаться Кате в своих чувствах, скорее всего, да, раз воспоминания о ней смешаны с толикой стыдливости. Но ведь для детей это нормально. Потому дети ссорятся, дерутся. Стыд – это чересчур большое сокровище, чтобы с кем-то им делиться. Стоит же кому-то сверкнуть этим богатством, как остальные слетаются, как стервятники, начиная от души издеваться над чужим стыдом. Ведь эмоции другого человека – забава почище полыхающего масленичного чучела. Дети вырастают. Стыд растёт вместе с ними. Почему я до сих пор помню Катю? Соплей не хватит разгрести весь этот сентиментализм. Стыда я боялся больше всего, потому и оставил свою любовь пылиться где-то глубоко внутри. Танцы упрятать так же далеко не удалось. Они вернулись обратно на выпускном. Половина запасов шампанского выпита, и ведущая гонит бывших школьников из-за столов с явствами на танцпол. Есть люди, уверенные, что нельзя танцевать, не умея этого делать; другие просто танцуют – что со стороны больше походит на конвульсивные судороги. Ладно, обычные танцы ещё можно потерпеть, постояв в сторонке, прячась в тени, куда не достаёт свет софитов, но медляк – это подлинное наказание. Кавалеры приглашают дам. Крутимся в ритме вальса. Звучит какая-то замызганная, попирающая любое представление о хорошем вкусе мелодия, в которой обязательно звучат слова о безответной любви и высоких материях в изложении поэта, кто только вчера узнал о существовании рифмы, и пары начинают совершать телодвижения, напоминающие покачивающиеся от ветра деревца. Из стороны в сторону, как маятники. Это что угодно, только не танец. Я не желал принимать в этом участия, как вдруг чья-то рука, схватив меня за предплечье, потянула к себе. Это была Надя. В классе за ней закрепилась не очень хорошая репутация. Так со всеми девушками, обладающими сексуальной, аппетитной фигурой. Непонятно, почему Алёну эта репутация обошла стороной, ведь в привлекательности она ничем не уступала Наде. Мы начали танцевать. Надя, будто погружённая в себя, двигалась плавно, как со сне, она прижалась ко мне всем телом, и в этом было что-то печальное. Меланхолическое. Не искушённому в общении с девушками человеку, как я, такое развитие событий дало бы повод для мыслей, что девушка обратила на тебя внимание, и ты всем своим существом отдался бы ощущениям жмущейся к тебе груди, мягкость которой нельзя ни с чем сравнить, нежной плоти, скрывающейся под платьем, аккуратно облегающим талию и бёдра, но в те минуты, я предполагаю, Надя видела во мне не объект влечения, а отдушину, ведь из всех одноклассников я относился к тому меньшинству, кто не обращался к ней с просьбами поебаться. Всё время, что мы танцевали, меня не отпускало то же чувство стыда, испытанное при Кате. Прошлое и настоящее скрестились в одной точке, преодолев разделяющие их измерения. Стыд так и остался непреодолённым препятствием. Являлся ли он вообще преградой? После Кати я не мог вспомнить, влюблялся ли я ещё в кого-нибудь. Я не про сексуальное влечение, прикрывающееся любовью. Нет. Всё закончилось на Кате. Девушки являлись лишь тем, что они прятали под одеждой. Пустышки. Сливающиеся с фоном силуэты. Фантазия, меркнущая вплоть до следующей мастурбации.
Вернёмся к сути.
Абсурдны мои мысли о Кристине.
Что в этом мире выходит за рамки реального, так это мои шансы познакомиться с девушкой.
Надо лишь набраться смелости. Дальше – дело техники. Это как инструкция, которую всё равно никто не читает. Одно решительное действие – без него любые теоретические построения не стоят ломаного гроша. Вероятность провала страшит сильнее всего. Что, если вся моя решимость пойдёт в утиль? Кристина скажет «нет». Конец. Оставайся наедине со своими чаяниями. Меня к такому не готовили. Я в ловушке.
Пространство вдруг надломилось громким, вульгарным смешком. История о вчерашних посиделках – где? на крыше? – оказалась довольно забавной. Однако, разве есть какие-либо доказательства, что было «вчера»? Кристина словно бы выпала из времени – в заблудшую вечность, посмертную ночь, ибо остальной мир не спал, продолжая вершить своё великое дело бытия – в действиях тех, кто взирал на город с крыш и встречал рассвет сквозь похмельный грохот упаднических мыслей – одна Кристина
