заурядным. Я стал еще больше напрягаться. Нет, нет ответа.
Я? Именно я. Кто такой я?
Этот вопрос вообще оказался самым сложным. Я даже испугался, причем очень сильно. Холодный пот выступил у меня на лбу.
Стал думать, кто такой я.
Передвинул слово «я» из этого пазла на первое место.
Почему-то интуитивно решив, что, ответив на этот вопрос, можно получить ответ на весь вопрос.
Сейчас это представляется вполне логичным. Как можно ответить на вопрос «что я хочу?», не понимая, кто Я.
Вообще вопрос предстал мне в новом ракурсе, в новом свете. Очень длинный вопрос. Бесконечный, как текущая река.
Что? Я? Хочу?
Что? Я? Хочу?
Он звучал как эхо.
Я?
Кто такой Я?
Уууууу… Уууууууу…Ууууууууууу Песня без слов
На четвертый день все уже чувствовали себя измученными, камера опостылела.
В основном мы просто лежали.
Заключенные не выдерживали такого вакуума и по вечерам протяжно выли в дверное окошко. УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ.
Кто-нибудь подбегал к окошку и УУУУУУУУУУ… Это было забавно.
Услышав протяжный вой из соседней камеры, его тут же подхватывали и продолжали соседние селы (камеры). УУУУУУУУУУ.
Здесь уж каждый выл, как мог (как и в жизни). Кто-то громко и быстро. УУУУУ! Кто-то протяжно и тоскливо: ууууууууу……….ууууууууууу.
Так протяжный рык сменял жалобный вой. Сразу, без пауз, начинала выть следующая камера. Все по очере-ди. Бывало, одна камера выла основным голосом, а другие ей время от времени на тон пониже жалобно подвывали: уууууууу….уууууууу.
Я не выл.
Только один раз. Когда начала громко выть одна камера, к ней подключилась вторая, третья и четвертая, и все четыре камеры в едином порыве начали громко протяжно выть, и постепенно в воздухе повисло зычное: УУУУУУУУУУУУ! УУУУУУУУУУУУУУ!!!!!!!!!
Я, тоже повинуясь какому-то инстинкту, вначале тихо, глухо, а потом: УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ!
Это был ЖИВОТНЫЙ ВСЕОБЩИЙ РЫК.
Завыли все.
Здесь у терпеливой бразильской охраны, которая ин-дифферентно относилась к этим забавам заключенных, не выдержали нервы, и охранники вошли в наш кори-дор и стали бить дубинками по дверям и что-то кричать. Понять их было несложно: они требовали прекратить эту вакханалию. Камеры, естественно, замолчали. В принципе мы к этому времени уже хорошо прорычались и провылись.
Вообще, если серьезно, этот вой имел отличное психо-терапевтическое действие. Наэлектризованный человек подбегал к окошку и выл, выл, выл, и я видел, что отходил он уже уравновешенный, такой спокойный, сбалансированный. С улыбкой удовлетворения.
То же самое было с поникшими, немного сломленными людьми, слышать их вой было тоскливо, но в процессе они поднимали градус своего выступления и заканчивали его уже бодрыми, уверенными в себе парнями. Как будто сказав себе: «Есть, так сказать, еще порох в пороховницах!»
Блеск появлялся в их глазах. И желание жить.
Им становилось легче.
Все сокамерники также улыбались и поддерживали солиста, как бы он ни пел. Я не ошибся, именно не «как бы он ни выл», а «как бы он ни пел». Потому что это была песня.
Песня без слов.
Слова здесь были излишни.
Конец карантина
Не знаю, этот вой ли так подействовал на охранников или какие-то иные обстоятельства. Вообще в тюрьме ты во власти «стихии». Твою лодочку в виде бренного тела несет бурная река, которая то ускоряет ход, то неожиданно останавливается у какого-нибудь берега.
В тюрьме отчетливо понимаешь всю бренность планирования.
Моя лодка, по тюремным понятиям, где все идет размеренно и неторопливо, неслась с бешеной скоростью. Как и вся моя жизнь в то время. Напоминая спуск по горной реке, где я только успевал запечатлевать действительность. Как турист.
Там, где все проводили месяц и более, я – неделю.
Вот и сейчас совершенно неожиданно для всех где-то в районе одиннадцати- двенадцати часов дня, когда мы привычно разлеглись, предварительно подкрутив единственную лампочку, и пребывали в состоянии сомнамбул, нам объявили, что нас переводят в основной блок.
То есть карантин, который должен был закончиться по всем правилам в понедельник, закончился в пятницу.
В камере, как по мановению волшебной палочки, включилась жизнь.
Сонные мухи проснулись и зажужжали. Началось хаотичное движение. Все сразу резко засобирались, начали бриться, мыться.
Закончив марафет, мы сели с вещами, как пассажиры в ожидании поезда.
Нас ждал новый тюремный экспресс.
В воздухе витало напряжение, все были наэлектризованы. Что ждет в новой камере?
Сидели молча и ждали. Ожидание было томительным, но никто не ложился, так как все находились в перевозбужденном состоянии.
У предводителя колумбийцев не выдержали нервы, и он стал отжиматься. Отжавшись в резком темпе тридцать или сорок раз, присел на место. Его примеру последовал Даниэл. Я тоже встал и прошел по камере туда-сюда, немного постоял.
Присели. Шли минуты, часы. О нас, кажется, забыли. В тюрьме такое часто бывает.
И вдруг, когда мы уже успокоились и немного заскучали, заскрежетала дверь, и нас стали вызывать не-большими группами по два-три человека.
Мы проходили бесконечные двери. Иногда через каждые десять–пятнадцать метров.
Если кто-нибудь впервые попадет в тюрьму, сразу удивится их несчетному количеству.
Поражаешься, как люди могут убегать из тюрем?
Здесь действительно нужен либо сверхнеординарный креатив, либо грубое упущение сотрудников, скорее умышленное.
Двери с шумом открывались и закрывались.
Мы каждый раз вставали лицом к стене и терпеливо ждали. Нас передавали из рук в руки.
Возможно, у такого чрезмерного количества дверей и засовов имеется еще и психологический смысл, мес-седж для заключенного – оставь надежду всяк сюда входящий!
Миновав очередную дверь, мы оказались в предбаннике нашего тюремного отсека. Как футболисты перед выходом на футбольное поле или как гладиаторы в предвкушении битвы.
После пяти дней амебного существования мы впервые увидели солнечный свет.
Солнце ярко светило в глаза и обжигало их.
Адреналин зашкаливал.
Сейчас нас должны были поместить в финальную камеру, в которой предстояло провести уже не дни и не недели, как в предыдущих, а годы.
Момент был судьбоносный.
Итак, мы стояли в буферной зоне и ждали.
Время было дневное, заключенные гуляли.
Первое, что поразило меня, – это количество негров. Их было подавляющее большинство, процентов восемьдесят. По своей наивности я рассчитывал почему-то на европейцев. Да и к латиноамериканцам я как-то уже привык. А здесь одни негры… Этому я не обрадовался. У меня было стойкое предубеждение к представителям этой расы, сложившееся в основном после просмотра клипов и фильмов в жанре тюремной тематики.
Я стоял с совершенно непроницаемым лицом и смотрел в одну сторону.
К камере, в которой мы находились, со стороны тюремного отсека подошли несколько матерых африкан-цев, все лысые и накачанные как на подбор, и стали обсуждать нас. Один из них показывал на меня и все время улыбался. Когда я посмотрел на него, он стал улыбаться еще сильнее, стараясь установить со мной эмоциональный контакт. Мне такое дружелюбие пока-залось подозрительным.
Стоявшие рядом также волновались очень сильно, буквально вибрировали. Я убедился, что нервное напряжение имеет особенность передаваться. Мы подпитывали друг друга энергозарядами, создавая особое поле гипернапряжения.
По этой причине я старался не смотреть и на них.
Don´t worry, trankvilla, Aleksandra! Be happy!
Ничего
