включить гаджеты и сотня сотовых вмиг ожила, Бруно вновь попытался прослушать сообщение немецкой проститутки, но батарея опять села.
Океан Бруно пересек, сидя в середине ряда. Он уснул, не снимая ботинок, прижав к груди чемоданчик, и, когда ненадолго просыпался, все ломал голову, как бы засунуть его под впереди стоящее кресло. Его охватила неодолимая усталость – отложенная расплата за все недавние муки. Обед он проспал. Какое бы там мясо ни запекали – судя по запаху, его пронесли из берлинского самолета через весь аэропорт и загрузили в трансатлантический лайнер.
К тому моменту, как стюардесса его растолкала, самолет уже опустел. Наверное, она неоднократно пыталась его разбудить во время полета. Сочащаяся изо рта слюна замочила ему подбородок и весь воротничок рубашки, а губы и веки казались намертво склеенными. Самолет так долго летел в кромешной тьме, что ее хватило бы на несколько ночей, но теперь, когда шторки на иллюминаторах были подняты, темноту в салоне рассек, словно острым скальпелем, солнечный калифорнийский день. Стюардесса вложила карту прибытия между его рукавом и чемоданчиком, хотя всем своим поведением он лишил себя права прибыть в этот или любой другой город. Стоя последним в очереди на пограничный контроль, Бруно торопливо заполнил иммиграционную анкету позаимствованной ручкой, то и дело облизывая пересохшие губы и пытаясь сглотнуть тугой комок в горле. По числу плакатиков с различными предупреждениями и инструкциями эти ворота в страну не могли сравниться ни с одним другим аэропортом Европы, Сингапура или Абу-Даби. Он тщетно старался припомнить, щеголяли ли Соединенные Штаты столь же беззастенчиво регалиями полицейского государства в его прошлый приезд, но это было очень давно. В любом случае никто не обратил на него ни малейшего внимания. Строгий костюм могли воспринять как гарантию его безобидности – ну кто бы прилетел в страну с целью провернуть мошенническую операцию в столь эксцентричном наряде? А может быть, просто его мутное пятно разрослось до таких размеров, что стало его плащом-невидимкой?
– Мы с Тирой тянули спички, чтобы решить, кто поедет тебя встретить, и я выиграл, – первое, что сказал ему Кит Столарски, дожидавшийся его позади стойки таможенного контроля. Бруно вышел с ящичком, выделяясь среди пассажиров с тележками, нагруженными чемоданами. – Я подумал, что она вполне может тайком прихватить сумку с вещами и умыкнуть тебя в Биг-Сур, снять номер в общаге института Эсален [33] и изнасиловать в каменной ванне, а потом вас ищи-свищи.
Столарски в черных штанах-карго и косухе на молнии, с сальными, как всегда, волосами выглядел в аэропорту Сан-Франциско так же нелепо, как и в сингапурском казино: он был словно ночной призрак, внезапно материализовавшийся днем. Он протянул руку к воротничку Бруно и подергал, точно намеревался выдрать вылезшую ниточку.
– Ишь как вырядился – надеешься сразить ее, как Кэри, мать его, Грант? А мне остается довольствоваться амплуа Ральфа Беллами [34], так, что ли? Ты подтверждаешь мои худшие подозрения.
Может быть, Столарски пытается шуточками отвлечь его от печальных раздумий о своем состоянии? Надеется разбомбить его опухоль идиотской истерикой? Через два дня у Бруно был запланирован прием у знаменитого хирурга-нонконформиста. И по крайней мере до тех пор Столарски оставался его единственным ангелом-хранителем.
– Где твой багаж? У тебя ничего нет?
– Все осталось в отеле, – севшим голосом сообщил Бруно.
– Сказал бы мне. Я бы выкупил твои вещи. Их могли бы прислать.
– Ты еще можешь.
Столарски ткнул в чемоданчик.
– Твоя счастливая шкатулка с криптонитом [35], с помощью которого ты можешь облапошить весь мир, а? Ты что, обрабатывал стюардесс в полете? Вытриктракивал себе апгрейд в первый класс?
– Я спал.
Или умер, а потом частично возродился.
– Ну конечно!
Этот язвительный неряха-коммерсант, который сначала согласился разыграть на публике долгую историю дружбы с Бруно, с кем его связывало лишь краткое знакомство в школе, а потом из жалости оплатил ему авиабилет, на самом деле не испытывал к нему никакой жалости, а может быть, просто не владел языком, способным эту жалость выразить. И он продолжил с того, на чем остановился, обращаясь с Бруно точно так же, как в Сингапуре. Но теперь он, по крайней мере, проявил великодушие:
– Ты, наверно, голодный? Пошли, покормлю тебя.
– Да, пожалуйста.
– Я заказал нам столик в «Зуни».
Он произнес это так, будто название ресторана было прекрасно знакомо Бруно. Малая родина, куда он вернулся после долгих странствий, теперь казалась островом, отгородившимся от остального мира барьером особенного говора и сленга – как Цюрих или Марракеш. Здесь, как и там, его навигатором были уши.
– Мило, – сказал он.
У Столарски был «ягуар», старый, бронзового цвета, от времени приобретший матовый оттенок. На полу, как заметил Бруно, забравшись в салон, валялись обертки от конфет и смятые картонные стаканчики. Столарски без умолку что-то орал в оглохшие уши Бруно, пока они мчались по шоссе в северном направлении, а мимо проносились холмы с облепившими их склоны похожими на сигарные коробки домиками пастельных цветов и неуместные здесь билборды с рекламой серверов «Бэкблейз», поисковика «Дак-Дак-Гоу» и биткойнов. Назойливые призывы приобрести эти классные продукты смешались в голове Бруно, забитой тревожными мыслями и страхами, с болтовней Столарски. Похоже, во время полета мозг Бруно спрыгнул с парашютом где-то над Атлантикой.
– Что бы ты хотел? – спросил Столарски, прорывая окутавшую его сознание пелену тумана.
– Прости, что?
– Что бы ты хотел, безмозглый ты кобелина? Мы должны хоть немного тебя порадовать.
– В ресторане?
– В жизни!
– Дай-ка подумаю.
– Уж подумай, месье Годо, а то, я смотрю, тебя этот вопрос вводит в ступор.
«Зуни» располагался между магазинами, занимавшими два угла в треугольном здании коммерческого центра на Маркет-стрит, – ресторан с панорамными окнами, выходящими на близлежащие улицы, и лакированными потолочными балками, купающимися в слепящих солнечных лучах. Гигантские окна и столики, расставленные так, что невозможно было ни спрятаться, ни уберечь личное пространство, вызывали чувство неловкости от любопытных взглядов посетителей внутри и пешеходов снаружи.
Но никто в ресторане, похоже, не бросил осуждающего взгляда ни на неопрятного мужчину, одетого как бездомный, ни на его спутника в отутюженном смокинге. Наоборот, судя по тому, как к Столарски сразу же подбежал, льстиво улыбаясь, метрдотель, он тут был завсегдатай, а может быть, даже и совладелец. Пообщавшись с метрдотелем, в беседе с которым он ограничился хмыканьем, и не глядя в меню, Столарски заказал бутылку просекко и устрицы, а также жареного цыпленка на двоих.
– Германский посол не ел два дня, – сообщил он официантке, на которой была застегнутая на все пуговки
