она вмешалась. Раньше она никогда так не делала, а вот теперь мне очень этого хочется. Я осталась здесь. Я осталась. Последние пять лет я делала для нее все. Да вообще-то и раньше делала все. Какая восьмилетняя девочка собирает завтрак в школу своему пятилетнему брату? А сейчас не похоже, чтобы он был благодарен за это.
– Мы вот о чем: разреши Олли получать деньги вместо себя, а сама можешь поискать работу.
– Так я работаю. Я на попе ровно не сижу.
– Его никто не возьмет.
– А он почти и не пробовал устраиваться.
– Рот закрыла, ты!
– Олли! – ору я в ответ. – Мы с тобой, кажется, разговариваем. И ты не главарь шайки, чтобы затыкать мне рот всякий раз, когда его открываю. Так что уж разреши, я выскажусь. Я-то здесь осталась. А вы с Хью – нет…
– Хью сам решил уехать. У меня выбора не было…
– Был! Был у тебя выбор! Ты и выбрал: вломился в дом, отдубасил людей битой, обокрал. Вот что ты выбрал. Ты сам, лично. И вот за что тебя наказали. А я была здесь. Здесь!
Я, как он, шарахаю кулаком по столу и чувствую, что в руку будто вонзается стрела.
– За всем следила. Так что ты не дождешься, что я буду вокруг тебя теперь плясать. Мы сейчас говорим как взрослые люди в реальном мире, а не в тюрьме. Понимаешь?
Тишина.
В горле у меня пересохло. Меня бесит, что он вынудил меня говорить так. Но я продолжаю.
– Если я отдам Олли свои деньги, то другую работу уже не найду. Это же все официально – любой работодатель сразу увидит. Две зарплаты я получать не могу.
– Работать тебе можно, только не больше восемнадцати с половиной часов в неделю, если тебя это так уж волнует. Да что-то раньше ты не горела таким желанием.
Ух ты, а она, оказывается, изучила этот вопрос. Я выхожу из себя:
– Но у меня нет лишних восемнадцати часов в неделю. Я ухаживаю за тобой круглосуточно!
Я не могу поверить, что мне нужно объяснять ей очевидное; она что, не видит, что я все время чем-нибудь занята?
– Все часы регистрируются специальным сотрудником; информацию нужно предоставлять к сроку, точно и аккуратно. Вот так рассчитывается мое пособие. А помнишь, как я попробовала работать ночью? Ты тогда свалилась с кровати и обгадилась. Помнишь?
Олли смотрит на Лили и злорадно ухмыляется.
– Чего лыбишься? Она оставила меня одну. Надо было попробовать самой до туалета добраться, понял? – говорит Лили ему и, обращаясь ко мне, продолжает: – Можно найти место, где наличными платят. Такое, где часы не учитывают.
– И где же мне наличными будут платить? Где наркотиками торгуют?
Олли сердито пинает ножку стола. Мы пережидаем – пусть побушует.
– Уборка, – изрекает Лили. – Возьми несколько домов – и вполне прилично заработаешь. Вот Сэм получает пятнадцать евро в час, а работает два раза в неделю. И это только в одном доме. А она несколько домов в день успевает убрать.
Я смотрю то на него, то на нее. Они абсолютно серьезны, они все обсудили, все спланировали.
– Но на меня могут в суд подать, – возражаю я. – Обман государства, вот как это называется.
– Да ладно тебе тут драмы разыгрывать! Кто узнает-то? Разве что ты сама первая рассказывать побежишь. С какой стати мы будем соблюдать правила, если их никто не соблюдает?
Я смотрю на Олли и спрашиваю:
– А ты хоть представляешь себе, сколько я получаю? Двести девятнадцать евро в неделю. Только и хватает, что все счета оплатить.
– Хью присылает мне деньги, – говорит Лили, и, опустив глаза, то складывает, то расправляет край блузки, а потом смахивает воображаемую пушинку с груди. – Только она их себе забирает, – бубнит она себе под нос, опустив глаза.
– Сколько? – спрашивает Олли, и в глазах у него загораются символы евро.
– Каждую неделю по пятьдесят, – говорит она, глядя на меня, как обвинитель.
У нее не хватало духа сказать это, пока его здесь не было, когда она была совсем одна, и только я делала для нее все. И вот теперь все всплывает.
– Но это и не секрет, – отвечаю я. – Да, я беру их потому, что веду хозяйство и оплачиваю все счета. Мы договорились, что так будет удобнее.
– Я так и знал, – говорит Олли.
– И мое пособие по инвалидности ты тоже забираешь, – вставляет она. – А это, между прочим, каждую неделю почти по сотне.
Олли смотрит на меня, будто видит впервые, и спрашивает:
– Ты что, все деньги у нее тыришь?
– Так я все и трачу, Олли, можешь счета проверить. Почти все идет на коммуналку, потом тебе в тюрьму…
– Моего пособия хватает на газ и электричество, – говорит Лили, как будто хочет меня подловить.
– Ты крадешь у нее деньги, – снова начинает Олли; он даже не слушает моих доводов, воображает себе, наверное, что я здесь купаюсь в золоте. – Ты тут несколько сотен в неделю зашибаешь.
Я закатываю глаза вверх и сдаюсь.
– А почему бы Олли не податься в уборщики? – предлагаю я. – У него, между прочим, опыт работы уже пять лет.
Не успеваю я договорить, как Олли хватает меня за шею и начинает душить.
Лили орет, чтобы он перестал, бьет его по руке, толкает со всей силы, неистово визжит, как свинья на бойне. Я хватаю его за руки, пробую оторвать их от шеи, но у меня ничего не получается: сил маловато. Кажется, что это длится целую вечность, но на самом деле проходит, наверное, всего несколько секунд. А потом, ни с того ни сего, он ослабляет хватку и предупреждает:
– Поговори еще у меня…
* * *
– Двигай оттуда, – говорит Хью.
– А я и двигаю, – отвечаю я, меряя шагами розарий садов Ормсби.
Я сбежала, как только Олли отпустил мое горло. И прежде всего подумала об этом месте. Членская карта дает ощущение, что я дома, а то, что за вход нужно платить, защищает меня и от Олли, и от нее. Сейчас, правда, ноябрь, розы не цветут. Все голо, серо, обнажено до скелета, розарий похож на кладбище розовых кустов. Сейчас это место не дает подъема, который мне нужен, я снова ощущаю панику, стеснение в груди. В горле дерет от крика, шея ноет от хватки.
– Я тебе говорю: двигай из этого дома как можно скорее. Собирай вещички и двигай.
– Тогда получится, что я оставлю ее на него, – отвечаю я. – Думаешь, он будет ее мыть, одевать, кормить? Да он понятия ни о чем
