* *
– Здравствуйте! – радостно произносит мужчина у моей двери. – Меня зовут Говард Хиггинс.
Он протягивает мне листовку, и я улыбаюсь. Прислоняюсь к дверному косяку. Сейчас поприкалываемся.
– Это информация обо мне. Я работаю тут, у вашего соседа, только что закончил работу и заметил, что и вам на крыше нужно кое-что подлатать. А у нас как раз от прошлого заказа материалы остались, так что я могу сегодня же все сделать со скидкой, если вам это интересно. Я бы посоветовал не тянуть, а то потом только хуже будет, – произносит он и озабоченно смотрит наверх.
– А вы в каком доме работали?
– В двадцать пятом.
– Ага, значит, у Джонстонов.
– Вообще-то я их фамилию не запомнил. Там мой коллега всем командовал. А как вас зовут, кстати? – спрашивает он и широко улыбается.
– Минни, – отвечаю я. – Что вы у них делали?
– Водосточные трубы чистил. Знаете, когда листья и всякий мусор забивают водосточные трубы так, что вода из них переливается, крыша может загнить, и у вас как раз такая беда. Пойдемте, покажу.
Я почти не сомневаюсь, что он выдумывает все это на ходу: и что работал у соседей, и что мою крышу нужно чинить.
Я выхожу вместе с ним из дома и смотрю на крышу.
– Лучше всего чистить два раза в год. Раз весной, раз осенью. Я знаю – вы на свои водосточные трубы внимание вряд ли обращаете, но мы для этого и работаем. Если сегодня будем чистить, то все сделаем со скидкой, а потом, осенью, еще раз заглянем. Тут тянуть не надо, это я вам точно говорю. Но дело хозяйское, дело хозяйское, дорогая.
– Сколько?
Он, надув щеки, произносит:
– Я бы сотенку взял. Наличными. Так-то раза в два дороже стоит.
– У меня наличных нет.
– А я бы с вами до банкомата прогулялся. Я как раз кофейку иду попить.
Я отвечаю с улыбкой:
– Спасибо, не надо.
– Так я вас на следующий раз запишу. Минни, правильно?
– Да. Мин-ни. По-моему, вы к нам уже заходили, – отвечаю я. – С мамой разговаривали.
Время от времени я признаю ее официальную роль, что там говорить.
– Точно.
– С колясочницей.
– А, да, помню. Фамилия ваша как?
– Маус.
Он бросает на меня быстрый взгляд и кажется, вот-вот ударит, но вместо этого разворачивается и со злым лицом уходит. Он знает, что я знаю, что он мошенник. Я всякое жулье издалека чую. Обаятельные, расчетливые – один раз увидишь и поймешь, какого пошиба эти люди. В них есть что-то елейное. Он идет к ожидающему его белому минивэну и уезжает.
* * *
Отсидев пять лет, Олли освобождается и получает разрешение вернуться домой. Попал он в тюрьму в шестнадцать лет, выходит в двадцать один. Он получил условно-досрочное.
Я с тревогой жду его возвращения, в точности не зная, что за человек появится у нас на пороге. Что за незнакомец будет теперь рядом с нами? Но мне и легче оттого, что у него, по крайней мере, будет возможность жить, пользоваться свободой, выйти прогуляться, когда захочется, поесть, когда захочется, поспать, когда захочется. Я переживаю, что молодого человека с тюремным прошлым никто не возьмет на работу, что мир будет жесток к нему, не поможет стать лучшей версией себя самого, и он вернется к привычным занятиям. Я хочу посоветовать ему быть мудрым, осторожным, измениться, не упустить свой второй шанс. Предупредить, что, хоть ворота тюрьмы для него и открылись, это еще не значит, что его срок закончился.
Я хочу быть сострадательной к человеку, который только что обрел свободу. Я готова помогать ему, стать той старшей сестрой, которой он никогда не разрешал мне быть. Конечно, он считал свои дни и недели, но и я считала свои, потому что думала: как только он вернется домой, начнется моя свобода. Нас у Лили станет двое, а это значит, что, может быть, я смогу заняться чем-то еще. И теперь, даже не зная, о чем именно, я целыми днями думаю и надеюсь.
Как бы не так.
Домой он приходит, как на поле боя. Окидывает взглядом дом, свою комнату, где так и лежит покрывало со сценами из «Звездных войн», которое она сохранила, и сразу понимает, сколько времени потерял. Взрывается, подобно гранате. И за все потерянное винит меня, потому что я якобы не составила ему алиби. Он орет, что я хорошо пристроилась, не работаю, зато проживаю пенсию Лили, хоть никогда по-настоящему за ней и не ухаживала, и заканчивает свою тираду оглушительным хлопком двери – за тысячу восемьсот двадцать пять дней он первый раз сам закрыл ее за собой.
* * *
Лили и Олли сидят за кухонным столом и смотрят на меня. Двое против одной.
Начинает Лили:
– Несправедливо получается! Вы с Олли теперь вдвоем за мной ухаживаете, а деньги получаешь одна ты.
– В чем дело? Он тебя несколько раз на прогулку вывез, да и то так, для прикрытия, потому что с женщиной в инвалидном кресле он меньше похож на продавца наркотиков.
– Закрой рот! – орет Олли, стуча одной рукой по столу, а пальцем другой тыча мне чуть ли не в лицо.
Этот неожиданный всплеск гнева и тревожит, и пугает меня. В его цветах я не вижу никакого предупреждения. Он прямо взрывается, и цвет этого взрыва угольно-черный, как порох. Не черный, черного в людях я боюсь, но опасно близкий.
– Ничего себе! – резко вскрикивает Лили, хватает его за руку и с силой отводит ее от моего лица, как будто он глупый маленький мальчик, а не амбал, только что вышедший из тюрьмы.
Я сглатываю слюну и чувствую, как внутри все дрожит.
– Так вот, – говорю я, глядя на Лили, не в силах уделить ему хоть какое-то внимание. – Теперь мы не можем делать вид, что ничего не происходит.
По ее лицу мне не понятно, знала ли она, для чего ее используют. Она вовсе не идиотка, но он легко может обвести вокруг пальца. Особенно ее; Олли, ее малыш, очаровывает ее за один миг.
– Я уже и так много своих денег ему отдала, чтобы он на ноги поднялся, – говорю я ей. – Но взаймы; он мне теперь должен.
– Ни черта я тебе не должен! – вопит он, с отвращением глядя на меня. – Для тебя семья что-то значит или ты как, банк здесь держишь?
– Для меня семья что значит? – стиснув зубы, переспрашиваю я его и чувствую, как внутри поднимается волна ярости.
Я смотрю на Лили, жду от нее защиты. Я очень хочу, чтобы
