- Смотрю - фронтовик на костылях, а вдруг ты? Мне что? Все равно какая. А ей, думаю, как дальше жить? Настраиваюсь браво встретить, сразу с маху вида не показать, не расстроить...
- Ну, а у тебя как? Все хорошо?
- Что я? Партизанил маленько. На Урале металл давал, сколько фронту требовалось. Вернулся, думал, обратно к себе на завод, а его нету, завода, развалины. Все равно как после гражданской, и даже хуже. Стали восстанавливать. Там бы мне и место по старой памяти. Но избрали в исполком. На должность за все ответчиком. Людям к кому идти со всем своим горем, бедами? К Советской власти. Днем по городу мотаемся, ночью заседаем. - Произнес вдруг растерянно: - А жилья-то у меня нет, одна раскладушка в исполкоме. - И тут же хлопнул себя по лбу обрадованно. - Мы вот что сделаем... Попросимся в общежитие номер семь. Я там из кладовки одну семью выселил, поскольку в безоконном складском помещении людей держать нельзя. Достал им ордер в отремонтированный дом. А кладовка ничего, сухая, теплая. Устрою временно, а там видно будет.
Отец странно лебезил перед кособокой старухой комендантшей, обещая сегодня же вселение дочери оформить документом, и сам расстелил постельный комплект. Старуха сердито говорила звонким, молодым голосом:
- Ты, Платон Егорович, водопровод обещал. А где он? Люди после работы с ведрами к колонке ходят.
- Так ведь заминка получилась, - оправдывался отец. - Стали копать траншею для укладки труб, а там авиабомба, зарывшись как свинья, лежит. Звали минеров, а они не идут, пока территорию котельного до конца не очистят.
- Минеров! - презрительно сказала старуха. - В отряде сами справлялись, и не то что запал вывинтить, тол в кадушках из бомб вытапливали, справлялись. И ничего. Где лежит? - грозно осведомилась комендантша. - Сама схожу.
- Не выйдет, - начальственно пробасил Густов. - Гражданских запрещено допускать.
- Это кем еще запрещено?
- Постановлением горисполкома. И на том точка. Комендантша, хлопнув дверью, ушла.
Отец сказал уважительно:
- Фрося у нас специалист по взрывчатке была, фашистские эшелоны валила под откос ловко. А теперь вот комендантша.
Произнес опечаленно:
- Фросе тридцати нет. В гестапо разделали. Живого места не оставили. Нарочно в общежитие определил, чтобы все время на людях была. Она лаборантка, химик. Но, полагаю, подальше ей нужно от своих специй... Лицо-то ее паяльной лампой фашисты сожгли. А было как у тебя. - Помолчал и добавил: - Приучать к жизни надо, да разве только ее...
Сел на койку, закурил и вдруг заявил с воодушевлением:
- На днях прокатный будем пускать. Сортамент какой? Думаешь, оборонный? Самый гражданский. Швеллер для строительства, трубы для коммунального хозяйства. Валки с прокатных станов мы увезти не успели, в землю зарыли. Теперь выкопали, все в сохранности. А почему? А потому, когда фашисты людей терзали, казнили, они не выдали, где валки, смолчали. Вздохнул: - И кто теперь на таком стане будет работать, понимать душой должен: каждый валок жизнь человеческую в себе обессмертил. Мы портреты замученных в прокатном цеху поместим, чтобы под их надзором люди работали. - Спросил, посветлев: - Ты Егудова помнишь? Ко всем всегда с шуточками. Так он и перед смертью фашистов обшутил, обманул. Привел их на очистное поле, куда стоки поступают, водил, водил, потом указывает: "Тут электромоторы со станов захоронены. Ваш верх. Ищите". А сам хорошо, гордо помер. Ребром лопаты, как топором на длинной ручке, рубил их по чем придется. Сразили его из автоматов, сразу, без мук, насмерть... - Произнес озабоченно: Производство, оно как фронт - туда все в первую очередь. А на мне баня сколько висела, как укор людской. Котлы достать никак не мог для парового отопления. Убедил танкистов, приволокли они мне паровоз, который мы с путей свалили, когда партизанили. Отремонтировал. Поставил во дворе бани, трубы подключил. Не то что отопление, сухой пар для парной исключительный. Кастрюль для столовых не было. Со сбитых самолетов фашистских металл собрал - наштамповали. Со стеклом беда. Окна фанерой заделаны. Ну, велел со всех теплиц стекло снять и в дома вставить. Все отходы в столовых на учет взял свинарники, крольчатники чтобы при каждой.
С моряками-тральщиками у меня договор. Мы им на базе кино обеспечиваем, самодеятельность, а они нас рыбой, с каждой подорванной мины - сто килограммов, такая норма. - Усмехнулся: - Так они стали выявленные мины теперь на рыбные места буксировать, там рвут, где добычливее. И все чайки морские теперь дрессированные, умные, как собаки: завидят мину на плаву, над ней кружат, орут. Вроде как тральщику сигналят. И потом за ним летят. Рванут мину - тут им пир.
Мыловаренный завод наладил. Фашисты целый эшелон цистерн с растительным маслом не смогли вывезти. Масло испортилось. Но на мыло вполне. Частично на олифу пустил, ржавые кровли на домах спасать надо.
Интернатских одели. В хорошее, суконное. БУ у моряков забрал. Они заводских попросили содействие оказать по линии ремонта катеров. Ну, я тут как Советская власть потребовал - оплата натурой. Их интендант возражал: армейское имущество.
Ну, я разъяснил, напомнил, почему у ребят матерей, отцов нет, стукнул по совести. Договорились. А потом интендант ко мне в исполком заходит, говорит: "Транспортное немецкое затонувшее судно подняли, идет очистка помещений. Рекомендую, чтобы вы своим городским транспортом мусор с него на свалку сами вывезли. Мы, конечно, вам за это заплатим по акту". Думаю, чего это он так многозначительно просит. Пошел к причалу. А там кучи мокрых тюфяков, одеял, постельного белья навалом лежат. Все понятно. Забрал, высушили. Укомплектовал интернаты, рабочие общежития и даже кое-что дополнительно по промтоварным карточкам населению выдал. За войну народ обносился - имущество растерял; с одного централизованного снабжения полностью не обеспечишь.
* * *
Люде странно было слушать эти рассуждения отца, словно навсегда запамятовавшего, что когда-то он с такой гордостью любил повторять:
- Мое жизненное назначение - металл катать. Тут я ответчик, тут я при своем уме нахожусь, а за все другое пускай каждый на своем месте суетится.
И пока Густов сидел, разговаривал с дочерью, несколько раз заходили в общежитие люди, вызнав местонахождение Платона Егоровича. Просили кому-то там дать указание, подписать бумаги, требовали, чтобы он тут же ответил, где достать тес на решетовку. Спрашивали, можно ли окрасить школьные парты охрой, которую отпустили для покраски полов.
Платон Егорович на мгновение задумывался, отвечал?
- Тес пойдет с заборов. Он хоть и старый, но свезите на шпалопропиточный, там обработают, будет надежней нового. Парты красить надо в веселый цвет, зеленый. В ремонтно-механическом есть, им военное ведомство отпустило на окраску техники: сейчас дело к зиме, зеленое только демаскирует. Столярку, которая остается после разборки зданий, сортировать и пустить по дешевым ценам в продажу населению, чтобы умелые руки могли себе домашний ремонт произвести, так же со всей арматурой поступить: петли, дверные ручки, шпингалеты и прочее...
Когда Люда заявила, что завтра же пойдет на завод, отец только спросил:
- Здоровье после госпиталя позволяет? - И тут же произнес горестно: Я туда теперь хожу только как вымогатель. Чуть что - товарищи, подсобите. Куда кинешься? Завод, он все может. У людей выпрашиваю, так кое-что взаймы без отдачи. Прихожу, скажем, в литейный: выручайте для сантехники. Чугунные сифоны требуются, раковины. Люди желают умываться по-культурному, а не во дворе из рукомойников. Поддержите городскую власть, сами же выбирали. Остаются после смены. А раковины не снаряды, чтобы без отдыха для них собой жертвовать. - Вздохнул. - В прокатный заходишь - одно расстройство. Каждый при себе, при своем деле...
Отец поседел, отощал, от былой его сановитости знатного мастера ничего не осталось.
- Выше бровей суматохой завален, - жаловался он дочери. - Город прибрать, хозяйство его наладить, нет семейства, чтобы без горя. Молчат, терпят.
Горсовет, конечно, власть. А суть ее в том, чтобы никаким обстоятельствам не подчиняться. Крутись, вертись - обеспечить людей обязан.
Скажем, в магазинах мяса много испорченного списывают. В чем дело? Холодильников нет. Туда-сюда - нету. Я на бойню. Выяснил, поставляют мясо сначала на базу. Неправильно, говорю, давайте, чтоб сразу в магазин. А на чем? Транспорта нет! Как нет? Вон быки, не всех забивайте. На них возите, чтобы парное мясо сразу на прилавок.
Идешь по улице и, как сыщик, по сторонам смотришь. Освещение еще недостаточное, а жители ставнями закрываются. Обошел квартиры, убедил: из окон дополнительный свет - прохожим удобство. И веселее улицы стали. Смотришь на ноги людям, галоши хлопают, износились. Договорился с вулканизаторами в автобазе - повесили дополнительно вывеску: "Заливка галош".
Картошку нам завезли, теперь без карточек можно.
Наладили на улице торговлю котлетами картофельными горячими. Керогазы на заводе сделали. Ателье открыл починки, чистки одежды. Город у нас районного масштаба и сильно фашистами порушен. Не один он такой, тысячи. Автобусы мы первыми в области пустили. Обшили восемь грузовиков фанерой, скамьи поставили, маршрутные таблицы на борта повесили - ездят.
