двери, когда у него появляется настроение прогуляться. Он поднимает и опускает гаражную дверь при помощи голосового управления приложением на телефоне, а дверь между гаражом и прихожей Карина держит приоткрытой. Так что он может приходить и уходить без необходимости запасаться ключами или планами на случай непредвиденных обстоятельств.
Но есть и закавыка. В Бостоне он мог бродить где угодно, никем не узнаваемый, никому не интересный. Здесь же он знает всех соседей. Несмотря на их доброжелательные улыбки, похлопывания по плечу и разговоры, ему хотелось бы иметь возможность выйти на улицу и побыть там одному, не привлекая к себе непрошеного внимания. Он не желает, чтобы его видели в таком состоянии.
Кресло-коляска хранится пока в дальнем углу гаража. И слава богу, хоть глаза каждый день не мозолит. Когда оно ему потребуется, в доме нужно будет кое-что переделать. Карина полагает, что кресло пройдет в дверной проем, но проверять не проверяла. Он же провел бесчисленные часы в одиночестве своей гостиной, сидя напротив этого кресла, как будто играя с ним в гляделки, так что размер и форму своего заклятого врага запомнил намертво. Ему хватило одного быстрого взгляда в сторону входа, чтобы сразу понять: здесь нужно будет что-то придумывать. К входной двери ведет двенадцать ступенек. Придется либо расширять дверной проем между гаражом и прихожей, либо достраивать пандус к переднему крыльцу. Пандус, вероятно, обойдется дешевле. Ну или пузырек с таблетками.
Он сидит за компьютером, пишет отцу уже седьмое по счету письмо, которое так и не отправит. Ни одно из предыдущих шести не отослал, хотя сохранил их все. Зачем сохранял? На потом? «Потом» раньше означало некое туманное, неопределенное далекое будущее, однако после постановки диагноза перешло в режим реального времени. Когда у тебя год назад диагностировали болезнь, которая позволяет прожить в среднем три года, «потом» превращается в гребаное «сейчас». И все же время для него странным образом сжимается и растягивается. До полудня день может тянуться как целая неделя, а вечер того же дня пролетает буквально за минуту.
Должно быть, он сохраняет эти письма для своего смертного ложа? Для похорон? Еще вопрос, приедет ли отец вообще на его похороны. Отец, которому он мечтает разбить сердце новостью о том, что у его младшего сына обнаружили БАС. И тот бросит все дела, чтобы быть рядом с сыном, поддерживать его во всем, оставаться для него до конца самым большим героем… Где уж там, есть вероятность, что отец попросту не ответит, отчего, видимо, Ричард и не может заставить себя кликнуть на «Отправить». А если распечатать эти письма, свернуть их в трубочки, затолкать в стеклянные бутыли и зашвырнуть в Бостонскую гавань? Пусть их найдет чей-нибудь отец. Или все же удалить их?
Он печатает при помощи головной мыши. Камера, укрепленная на верхней части монитора ноутбука, фиксирует светоотражающую метку-«мишень», наклеенную на кончик носа Ричарда, и курсор на экране компьютера перемещается сообразно движениям головы. Когда эта технология только появилась, инструкция предлагала наклеивать датчик мыши на лоб пользователя, отсюда и пошло название. Но большинство людей предпочитают крепить метку к мостику очков или, как Ричард, к носу.
Дверь в его старую берлогу, то есть в его новую спальню, оставлена открытой намеренно: пришлось пожертвовать уединенностью ради возможности не призывать сюда Карину, иначе ей пришлось бы каждый раз выпускать и впускать его, точно собаку. Он как зверь в клетке. Свинья в загоне. Бывший муж в бывшем кабинете.
Несмотря на то что Ричард волен приходить и уходить, когда хочет, бо́льшую часть времени он просиживает в этой комнате, главным образом из опасения наступить на энное количество «яичных скорлупок» [25] и уцелевших мин, спрятанных под полом этого дома. В тесной компании своего письменного стола, телевизора и медицинской кровати он может иногда позабыть о том, что живет под одной крышей со своей бывшей женой и под ее присмотром. Хотя он и чувствует некоторое облегчение оттого, что Карина рядом, — вдруг срочно понадобится помощь? — ему страсть как не хочется ни о чем ее просить.
Он голоден. Придется еще два часа ждать, пока появится следующий по расписанию помощник и сделает ему смузи. Ричард замерз, и ему не помешало бы что-нибудь на себя накинуть. Будет думать о чем-то теплом. Ему хочется в туалет, и надо, чтобы кто-то подтер его после. Не имеет значения, что Карине в тот злосчастный, унизительный день в его квартире пришлось столкнуться с кое-чем похуже. Он потерпит.
Из-за переезда в пригород он был вынужден расстаться с Мелани, Кевином и еще одним помощником из числа постоянных. Они посещают только тех пациентов, что проживают в самом Бостоне. Но Билл сотворил чудо и остался с ним, хотя сейчас Ричард живет в девяти милях от той зоны, где работает Билл. Боже, храни Билла.
Через приоткрытую дверь до него доносятся звуки фортепианного урока, который полным ходом идет сейчас в гостиной. Ученик плох до безобразия. Ричард бросает незаконченное письмо к отцу и заглядывает в соседнюю комнату. Девочка-подросток. Сидит в ужасной позе, сильно ссутулившись. Карине следует указать ей на это. Ему требуется целая минута, чтобы понять, что безжалостному коверканию подвергается шопеновский Ноктюрн № 2 в ми-бемоль мажоре. Девочка играет деревянно, небрежно, с нескончаемыми остановками и исправлениями, и Ричард изводится на каждой паузе, на каждой незаконченной, повисшей в воздухе фразе, еле слышно моля ее взять наконец верную ноту. В довершение всего она постоянно забывает про бемоли. Девица явно не занималась самостоятельно на прошлой неделе. Будь он ее учителем, отправил бы домой, не дожидаясь конца урока.
Ричард возвращается к столу, но, устав от головной мыши, переключается на тыканье в клавиши зажатой во рту ручкой. Правда, такой метод является еще более трудоемким, поэтому он вообще забрасывает это занятие. Взамен делает глоток оставшегося с обеда молочного коктейля. Не ах. Пресный и меловой на вкус — наверное, «Эншуэ». Новая помощница Кенсия, приходящая в первой половине дня, оставила его на столе. Ричард делает еще один глоток. Определенно баночный и определенно не один из тех свежеприготовленных, божественно вкусных эликсиров, которые стряпает для него Билл. Но Ричард голоден и нуждается в калориях, Карина занята, а Билл вернется теперь только утром, так что придется перетерпеть.
Это его новая мантра. Он использует ее как в отношении безвкусных молочных коктейлей Кенсии, так и в отношении практически всего, связанного с его болезнью. Он никогда не будет больше играть на фортепиано, но вынужден слушать, как какая-то засранка в соседней комнате
