из паркинга.
Она проходила ежегодный осмотр у гинеколога, следующий состоится только через год. Надо же было так совпасть, что, когда он набрал ее номер, она оказалась в какой-нибудь миле от него и при этом была свободна от дел. Карина оглядывает комнату — рояль, кресло-коляска, письменный стол со стулом, телевизор и кофейный столик. Переводит взгляд на Ричарда:
— Надолго приходит Мелани?
— Примерно на час.
— Тебе помогает кто-то еще?
— Кто-нибудь всегда приходит по утрам на полтора часа, обычно это Билл. Еще кто-нибудь появляется вечером, чтобы помочь поужинать и подготовиться ко сну.
— Получается около четырех часов в день?
— Да, где-то так.
Она думает о тех плюс-минус двенадцати часах в сутки, когда он не спит и остается наедине с собой, без всякой помощи, и обо всех тех бедах, которые могут с ним приключиться. Что, если он упадет? Проголодается? Подавится? Изгадит свои брюки прямо на парадном крыльце, потому что не смог попасть в дом?
— Тебе требуется больше помощи.
— Знаю. Но я теперь не работаю. Мне она не по карману.
Она думает о ступенях и об этом его инвалидном кресле. Ситуация невыносимая.
— Ты вроде выставил квартиру на продажу.
— Мой риелтор говорит, что я запросил слишком высокую цену, но мне не хочется ее снижать и терять деньги. Положим, это не имеет значения. У меня огромная ипотека. Денег все равно высвободится недостаточно.
Она не указывает на то, что для Ричарда важно поскорее переехать в жилье без лестниц, а уж соображения ликвидности вложений можно оставить на потом. Она знает, какой у него отец и братья. Отец помогать не будет, братья не смогут. Жалко, что его матери уже нет на этом свете. Уж она бы сына не бросила. Его агент живет в Нью-Йорке.
— Подруга имеется?
— Нет.
— Так не может больше продолжаться.
Не это ли слово в слово она сказала ему, когда наконец попросила развода, — только имела в виду себя, а не его? Карина поджимает губы в попытке сдержаться и не озвучить то, что вертится на языке. Мелани вот-вот появится в дверях и прервет этот диалог, и если Карина стерпит сейчас, то у нее получится промолчать.
Она смотрит на Ричарда, и тот кивает, а ей не понять, с чем именно он соглашается: со сказанными ею словами или с ее невысказанными мыслями, которые, как ей внезапно приходит в голову, он умеет читать. Безумие какое-то. Она не может на это пойти. Не может взять и произнести это. Для этого нужно быть мазохисткой, идиоткой, сумасшедшей. Элис вот точно обзовет ее чокнутой. Она не может исправить все случившееся, если скажет то, что так и просится быть сказанным.
Едва она начинает соскальзывать по гладкому склону в панику, как на нее нежданно нисходит ощущение спокойствия, выправляя покосившийся внутренний пейзаж, и она осознает, что не важно, скажет она это сейчас или нет. Вздыхает. Смотрит на Ричарда, на его безжизненные руки, на инвалидное кресло, на рояль, и все уже ясно и решено, как будто бы это мгновение, весь этот день, вся ее жизнь были предопределены судьбой и она согласилась произнести последующие слова еще до дня своего рождения.
— Тебе надо вернуться домой.
— Знаю.
Не выпускают еще поздравительных открыток с трогательно-большеглазыми рисованными персонажами или с воодушевляющими цитатами, которые подошли бы для вручения в тот переломный момент в жизни, когда мужчина съезжается с бывшей женой. Вот уже восемь дней Ричард живет по адресу Уолнат-стрит, 450, — в доме, где прожил вместе с Кариной и Грейс тринадцать лет и откуда ушел после развода чуть более трех лет назад, в доме, который по результатам раздела имущества был передан Карине свободным от любых обременений. Точнее, живет Ричард на первом этаже, в бывшем рабочем кабинете, его старой берлоге, превращенной в спальню.
В практическом плане переезд прошел легко, как прогулка теплым летним деньком. Помимо одежды и туалетных принадлежностей, он забрал с собой только компьютер, телевизор, блендер и кресло-коляску. Все прочее оставил. Риелтор использует его вещи, чтобы представить квартиру в наиболее привлекательном свете, и говорит, что выигрышнее всего смотрится рояль. Это помогает потенциальным покупателям вообразить протекающую здесь светскую жизнь, особенно когда те узнают, кому принадлежал инструмент, который, кстати, по желанию можно приобрести вместе со всей обстановкой. Риелтор была в неописуемом восторге, когда избавилась от инвалидного кресла. По ее словам, за все те тридцать два года, что она занимается сделками с недвижимостью, ничто так не портило фэншуй в доме, как кресло-коляска с электроприводом.
Ричард оставил там даже свою большую двуспальную кровать, поскольку реабилитолог убедил его, что сейчас подвернулась идеальная возможность заказать медицинскую кровать, мол, она нужнее. Слабеющие брюшные мышцы плюс отсутствие рук — то еще испытание по подъему с плоской поверхности. Ему претило соглашаться на это предложение, но он вынужден признать, что на односпальной медицинской кровати с поднимающейся на шестьдесят градусов спинкой спит гораздо лучше, чем спал раньше на своем эргономическом матрасе, опираясь на две или три подушки, да и подняться самостоятельно стало в разы легче.
В эмоциональном же плане переезд был сравним с ураганом пятой категории. То, что Ричард убрался из этого дома, подальше от Карины и неразрешенных неурядиц между ними, и мог начать все заново в своей собственной квартире в Бостоне, казалось ему громкой победой, как если бы он выиграл важный приз, вышел из тюрьмы или получил разрешение окончить колледж, несмотря на то что годами заваливал обязательный для диплома предмет. Он помнит те первые утренние пробуждения и восхитительный момент осознания, что ее нет с ним рядом, ни в постели, ни даже под одной крышей, и ощущение облегчения и прилива сил, словно сбросил десяток лет. А сейчас он снова здесь, в одном доме с ней, сломленный, жалкий, немощный, умирающий.
Новая кровать Ричарда стоит там, где раньше находился его рояль — его страсть, его любовь, его жизнь. Именно сюда, по всей вероятности, если только Карина не ударится в панику и не позвонит в 911, за ним придет смерть. Он старается в упор не замечать свое смертное ложе, но игнорировать его полностью не получается. Даже когда Ричард не спит и не сидит на нем, когда устраивается за письменным столом или смотрит телевизор из глубокого мягкого кресла, он ощущает его близкое присутствие, его нетерпеливое ожидание.
Ричард рад, что живет на первом этаже и ему не нужно больше преодолевать три лестничных пролета или томиться у запертой входной
