ядерного оружия, но в то же время не знали как остановить, например, Пакистан, Ирак или любое другое государство от изготовления своей собственной ядерной бомбы. Обсуждали вопрос о запрещении химического оружия так, словно он не поднимался ещё в первую мировую войну и столь же безрезультатно.
Что же касается больного афганского вопроса, решения которого ожидали истекающие кровью афганские и советские солдаты, народы Пакистана, Индии, Ирана, Китая, вовлечённые так или иначе в необъявленную войну, то этой проблеме в Заявлении было уделено несколько удивительно ничего не значащих фраз:
"Признавая полезность уже состоявшихся обменов мнениями по региональным проблемам, в том числе на уровне экспертов, они условились продолжать такие обмены на регулярной основе".
Вот, оказывается, что было главное – обмен мнениями, а не прекращение страданий людей.
Генерал армии Варенников был взбешён этим сообщением. Война должна была продолжаться.
МОСКВА 1985 ГОДА
Ночь конца декабря тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, поёживаясь от небольшого морозца, вползала в Москву незаметно по-партизански. Сначала яркие краски белого дня постепенно тускнели и сменялись медленно просачивающейся повсюду серостью. Уже не искрился радостью недавно выпавший и окрепший на морозе снег. Становились почти одного цвета всего полчаса назад яркие красные, синие, белые шапки, шарфики и шубки детей и красующихся женщин. Не сверкали гордостью, потускнев до утра, преимущественно чёрные и белые автомобили – "Волги", "Жигули", старенькие "Москвичи" да маленькие "Запорожцы" различных ведомств и частных владельцев главным образом мужчин. Но поезда метрополитена, вырываясь неожиданно из подземелий на открытые пролёты мостов, пока продолжали гасить яркие глазницы фар, экономя электроэнергию на кажущихся ещё светлыми для них пространствах, тогда как самолёты, опускающиеся в то же время на аэродромные подступы Москвы с по-прежнему ярко освещённых солнцем небесных высот, уже включали мощные прожектора, чтобы не споткнуться о наступающую снизу мглу.
Да-да, именно снизу. Ночь не падала неожиданно, а вливалась очень медленно по самому асфальту столичного города сначала узкими переулками, затем осторожно выбираясь на широкие проспекты, захватывая серым, мглистым, а затем уж и совсем чёрным этажи за этажами, квартиры за квартирами, которые тут же испуганно начинали зажигаться огнями, если в них были хозяева.
Но, не смотря на всю осторожность, захватить город врасплох ночи не удалось. Почуяв опасность, улицы вспыхнули неоновыми лампами дорожного освещения, и дома один за другим начали выплёскивать ослепляющие яркостью огни реклам, витрин подъездов важных и не очень значительных зданий.
Вот когда ночь в страхе подскочила вверх и зависла над морем огней в ожидании всякого удобного случая упасть там, где то ли хулиганы разобьют камнями фонарь, то ли по другим причинам отключится источник света, и тогда чёрная темь напугает случайного прохожего да обрадует целующихся неподалеку влюблённых и неслышно крадущихся по своим неприглядным делам воров да грабителей.
Ночь могла быть радостью и горем, счастьем и бедой. Каждый ра-споряжался ею по-своему.
Настенька не знала, что принесёт ей сегодняшняя ночь. С наступлением темноты страхи всё больше охватывали её тело. Нет, она не боялась темени, это исключалось из её характера. Наоборот, ночью она любила готовиться к экзаменам и зачётам. Ночью писала стихи, так как днём всё мешало творчеству: и бесконечные вопросы бабушки, не устала ли, не хочет ли она поесть, не интересно ли глянуть телевизор, и постоянные телефонные звонки то самой Настеньке, то бабушке с дедушкой, то уехавшим за рубеж родителям, и стуки каблуков по потолку, и звуки города за окнами. Ночью было тихо. Ночью, засыпая, Настенька мечтала о счастье.
Но сегодня наступление темноты заставляло дрожать, будто от холода, хотя в квартире было, как обычно, тепло. И дело, опять-таки, не в том, что кончался очередной учебный семестр в институте, а со второго января начинались экзамены зимней сессии. Настенька не боялась экзаменов – это точно.
Причины… Ох уж эти причины. Если бы Настенька знала сама…
Ну да, пригласили её сегодня праздновать Рождество по старому стилю в общежитии аспирантов МГУ. В семье у Настеньки никто в бога не верил и Рождество ни по старому, ни по новому стилю не праздновали. Да и в стране этот праздник давно уже широко не отмечался.
Другое дело Новый Год. К нему всегда готовились заранее как к самому большому празднику. В Москве после первого декабря в универмагах появлялись ёлочные украшения и главное шары. Игрушки из картона, ваты и проволоки Настенька умела и любила делать с бабушкой, но шары из Германии всегда восхищали, и она любила приносить домой каждый год новые.
Ёлку домой всегда привозили высоченную от пола до потолка, а это целых четыре метра для их квартиры. И сегодня по просьбе папы, которую он передал по телефону из своего зарубежа, ёлку привезли его друзья. Еловый смолистый запах разливался по всей четырёхкомнатной квартире, хотя до пятницы, когда начнётся установка и украшение, прекрасную ель положили в пустующей пока комнате родителей. Сегодня же ещё среда.
В институте, конечно, никакого выходного дня завтра нет, как и сегодня. Поэтому возможно придётся денёк пропустить, что не совсем желательно перед сессией. Но что делать? Как говорит Вадим, Так уж вышло – не поперёк, так дышлом.
Да, Вадим. Всё дело оказалось в нём. Он всё-таки вошёл в жизнь Настеньки, как ни упиралась она, как ни отказывалась встречаться. Они всё же учились в одном институте и виделись чуть не каждый день.
Вадим казался странным. То цветы преподносил в самое неудачное время, когда никаким образом невозможно было отказаться из-за того, что рядом находился кто-то из преподавателей, и не хотелось устраивать сцену отказа при них. То попросил передать деду заграничные командирские часы в знак извинения за случившееся в ресторане. Настенька хотела, было, отказаться, но подумала тогда: “А в честь чего отказываться? Оскорбил – пусть расплачивается. Наверное, это и правильно".
Дед тоже, кстати, не отказался, сказав:
– Противно брать от подонка, да с паршивой овцы хоть шерсти клок. Буду носить. Небось, это генеральские. С отца, может, снял.
Ну, а раз цветы и часы взяла, то продолжать не разговаривать совсем теперь было неудобно. Пришлось иногда останавливаться и слушать его болтовню, рассказы о зарубежной практике, которую он, оказывается, проходил в течение года в Англии, почему и отсутствовал в институте.
Папашу его тогда с высокого поста сняли, но устроить своему сыну жизнь в Лондоне в порядке семейного обмена детьми бывшему большому боссу со свежими связями удалось без труда. Так что на английском Вадим говорил теперь с каким-то специфическим, по его словам, Лондонским акцентом и потому представлял из себя предмет зависти
