не масса, а рядовой наборщик, скоро на пенсию. Но коль строим мы комбинат для будущего — должны всё предусмотреть, предвидеть и на страже быть. Прошу вас обратить внимание на пол — от него вся беда.
— Дался вам этот... вопрос пола! — сказал представитель полиграфического управления, оглядываясь вокруг и как бы ища сочувствия. — Тут собрались решать вопросы посерьёзнее. Как-никак миллионное строительство и вопросы экономики... целесообразности... комплекса...
— А я считаю, что здоровье рабочих — это и есть главный вопрос! От этой печки, в конечном итоге, танцуем — здоровье, благосостояние и будущее рабочего класса. И вряд ли стоит здесь острить этаким недостойным образом!
Поднялся с места наш первый секретарь райкома партии. Молодой, мы его недавно избрали.
Синий костюм отлично облегал его фигуру, галстук, словно язык пламени, полыхал на груди. Секретарь райкома как бы рассуждал вслух. Об активности и инициативе рабочего класса. О его ответственности за сегодняшнее и будущее страны и народа. Устами наборщика, говорит, к нам обращаются опыт и мастерство рабочего коллектива, его забота о грядущих поколениях и чистоте не только зданий, но и моральной атмосферы в коллективе.
Я и сам не подозревал, о чём высказался: говорил от сердца, что думал. А тут, выходит, целый комплекс...
— Мне бы хотелось, чтобы авторы проекта подумали над словами товарища. Может быть, и в самом деле свинец тяжелее воздуха?..
Так он закончил на весёлой ноте, и в комнате оживились. А я подумал: «Головастый парень. Жаль, если вскоре выдвинут на другой пост. Пусть бы хоть посидел до окончательного утверждения проекта».
И вот сейчас, на прощальном собрании в цехе, я снова вспомнил о том злополучном проекте и мечте моей жизни — вентиляции пола.
— Не смейтесь, — продолжал я, — тут дело весьма серьёзное. До сих пор в проекте перемен вроде не слышно. Может, кто сопротивляется по амбиции, может, по нежеланию возиться. Есть такие люди, к сожалению, что о будущем не задумываются. Ну, их уже раскусили давно. Давеча на совещании секретарь райкома гвоздил таких. Любо-дорого было слушать. Нам же, товарищи, дело надо до конца довести, секретарь поддержит, коли не пойдёт на выдвижение, а я прослышал, что долго ему здесь не сидеть. Ну, этот ли, другой ли, а нас поддержат. Так что, товарищи-друзья, будущее ваше в ваших же руках, чтобы грядущие поколения понимали, кто сидел за линотипами... Вот Марченко здесь присутствует, спасибо ему, и ты, Шевчук, нынешний начальник цеха, вы тоже рабочие и не сдавайте позиций. Рабочую гордость надо держать высоко и думать о будущем...
Так я ушёл себе на пенсию. Иногда захаживаю к ребятам. Как-то привёл внука своего, показал линотип, на котором работал. Мальчишка стоял, как заворожённый; линотип трещал, словно рассказывал долгую историю жизни — своей и моей. Потом Витьке отлили строчку — имя и фамилию — и подарили на память. Все твердили, что дюже похож на деда, но я только ухмылялся: желают старику приятное сказать. Он как раз похож на Клавдию — красиво и ладно скроен. Пусть лучше на неё, нежели на меня.
Он изучает английский в группе дошкольников, куда я отвожу его два раза в неделю. По дороге домой он без умолку щебечет. Оказывается, я называюсь «гранд-фазе», то есть большой папа, а язык при этом выделывает такие коленца, что трудно представить. В наше время увлекались эсперанто, хотя успеха не добились.
Николай проходит курс английского одновременно с сыном. Дело в том, что его предупредили о предстоящей поездке в Индию. Английский язык даётся Николаю с трудом.
— Самолёт — эрплейн, — обучает меня внук, — сабля — сээд.
— А как по-английски «карандаш»?
— Пенсел. А книга — бук. Тетрадь — копья бук. Ручка — эбен.
— Ну вот. Хорошие слова. Они тебе понадобятся. Эх ты... милый бэби...
— О дедушка, ты тоже знаешь по-английски! — Внук даже подпрыгнул от удовольствия. — Ты был в Англии? Нет? А в Индии ты был?
— Нет, и в Индии я не был.
— А мой папа едет в Индию. Он обещал привезти игрушку — слонёнка с электронным устройством.
— Откуда ты знаешь про электронные устройства? — искренне удивился я.
— Папа рассказывал.
Отлично, Николай! Когда только ты успел посвятить его в такие глубины техники? Ведь весь «пусковой период» ты почти не бывал дома.
Потом Николай пришёл и сказал, что всё уже утверждено и он едет. Командировка. Без Лиды,
— Не вздумай в джунгли на охоту ездить, — наказала Клавдия.
— И чаще вспоминай, что у тебя есть жена и сын.
Надо ли говорить, чьи это слова?
— Привези цветной кинофильм, — попросил я. — Про слонов и прочую экзотику.
Сынок же попросил папу:
— Если не найдёшь электронного слона, привези живого. Маленького.
Николай улыбался.
1
Первым, кого я встретил в тот день, был Козорез.
Размашисто и торопливо он прошагал к моему контейнеру.
— Читали? — спросил он.
— Что именно? Что имеете в виду?
— Неужто не читали? А ещё газетный король. Ох, как трудно мне с вами, дети природы. Оказывается, не всегда солнышко светит и мир не всегда. А ведь собрались мы здесь для радости, для весёлости. Эх, люди, люди...
— Да что, собственно, случилось?
— А мы тоже хороши, дети природы. Все, считается, сознательные граждане, ветераны, а вы самый что ни на есть рабочий класс. Под самым носом...
— В чём в конце концов дело? — не выдержал я. — Можете вы объяснить?
Он сунул мне зачитанный лист вечёрки, который побывал уже, вероятно, не на одном садовом участке. Заголовок — каменным набран, текст — жирным корпусом. Набирал, пожалуй, Гребенник. Полоса четвёртая — с фельетоном. Пробежал его, сердце упало, словно рядом разорвался фугасный снаряд.
Руки не повиновались, когда я отпирал дверь контейнера. Топчан усадил меня, а затем уложил на свой жёсткий бок. Солнечные лучи, проникавшие сквозь щели, словно огненные ножи, резали глаза.
Приземистый, одутловатый, с чуть раскосыми монгольскими глазами и шрамом над бровью, начальник автоколонны всегда казался мне умелым хозяином, практичным и деловым. С кем-то гутарил и выпивал в стенах, над которыми ещё не было крыши, кого-то угощал, когда крыша уже была. Его садовый участок и дом, выделявшийся своими совершенными формами и тщательностью отделки, жили, как мне чудилось, какой-то обособленной, запретной жизнью.
Он появился в дверях внезапно и устрашающе.
— Читал газету, старик? — спросил он и пошатнулся. — Про меня читал? Всё это ложь и с твоих слов писано.
Он был пьян. Стоял в просвете широкой двери. Лицо его было затенено,
