К Ямпольским, на обычный четверг, где собирались чиновники, русские офицеры и местная знать, Зубов попал только в самом конце вечера. Марьяна Николаевна, жеманясь, как обычно, согласилась спеть что-то из Шуберта - и спела под аккомпанемент какого-то молоденького корнета; и если бы не видеть ее морщинистой шеи, может и показалось бы, что поет она хорошо. Муж Марьяны Николаевны, мануфактурный король Закавказья, уже основательно пьяный, спорил с местным почтмейстером о политике России на Дальнем Востоке, а жена почтмейстера, замирая от восторга, заглядывала через плечо проезжей знаменитости, известного художника - на бумаге рождался быстрый карандашный рисунок. Зубову стало тошно; если бы не долг, который мучал его, он тут же вышел бы вон.
Только два человека в гостиной оставляли впечатление жизненной свежести, ума и непринужденности, но их Зубов видел впервые. Просто, но со вкусом одетый, с мягкими манерами, в которых все же сквозило что-то военное, мужчина средних лет оказался путешествующим по Закавказью со своей сестрой бароном Андреем К. Барон очаровал Зубова, его сестра Людмила, приветливо и просто улыбающаяся, умная и тонкая, показалась полковнику совершенством. Очерствевший на службе, совершенно забывший в последнее время, что значит светский и одновременно содержательный разговор, Зубов тем не менее сумел поддержать приезжих. Ему самому понравилось, как он говорил о мятежниках, всколыхнувших Закавказье и напугавших сам Петербург, и вообще о нравах местных жителей; причем он, кажется, сумел доставить своей последней фразой Людмиле Николаевне удовольствие.
- Видите ли, - сказал он, - таковы уж местные жители. С ними нужно все доводить до конца. Если уж просвещенье, то просвещенье, и настоящее, а не мишура какая-нибудь. Если уж штыки, так штыки, и ничего больше. Здесь ничего не делается наполовину.
Зубов так увлекся, что чуть было не забыл, зачем он, собственно, здесь. Извинившись, он подошел к Ямпольской, которая стояла рядом с корнетом, непрерывно обмахиваясь веером. "Ни дать ни взять - Париж", - зло подумал Зубов, старательно изображая грусть.
- Что, опять проигрались? - спросила Ямпольская, не глядя в его сторону.
"У, старая карга!" - подумал Зубов и сказал:
- Я не хочу говорить здесь о своих служебных делах, но это первый четверг, который у меня свободен после того, как бунтовщики нарушили наш покой.- И, собравшись с силами, добавил:
- Завтра я как раз должен ознакомиться с обстановкой у Охотничьего гнезда, в четыре буду там, служба, ничего не поделаешь. Я жду, - произнес он одними губами.
Перебарщивать было нельзя, и Зубов распрощался, получив приглашение на обед от барона Андрея и его милой сестры. Оба они так приглянулись Зубову, что он не заметил, как почтительно и ласково ведет с приезжими разговор начальник жандармского управления. В другое время это насторожило бы Зубова.
Глава вторая
Вечером, накануне выступления небольшой группы смельчаков, Гачаг Наби собрал их, чтобы еще раз уточнить план освобождения Хаджар. Костер, жизнерадостно потрескивая, весело метался из стороны в сторону. Лица собравшихся внезапно оживали в отблесках пламени и снова пропадали в темноте. Гачаг Наби не сразу нарушил молчание: он, часто казавшийся суровым, был растроган преданностью этих людей и старался найти для них особенные слова... И серьезные, и сердечные.
Теперь их было шестеро. В последние дни заскучавший вдруг Аслан как привязанный ходил за Наби, просил отпустить его вместе с Аллахверди, и в глазах подростка, в его почти детском голосе было столько отчаянной мольбы, что предводитель восстания не выдержал и разрешил ему присоединиться к смельчакам, тем более они и сами как-то просили об этом. "Подожди, - сказал Гачаг Наби готовому бежать мальчишке. - Если ты будешь таким же нетерпеливым в деле, то испортишь его. Учись терпению и мудрости у Аллахверди, и слушайся его во всем... Там у всех будет много дела, так что Тамару поручаю тебе. Относись к ней, как к старшей сестре... Ладно, беги, собирайся!"
Среди людей Наби лучшего командира, чем Аллахверди, не было. Его никогда не видели праздным, смущенным или разгневанным; ни одного лишнего жеста или впустую сказанного слова; хладнокровный и дерзкий в минуту опасности, Аллахверди был тем не менее осторожен, не стеснялся отступить и признать временное превосходство врага, чтобы потом нанести ему удар с другой стороны. Друзья только однажды видели его в сильном смятении. Его любимая лошадь Кюляк, испугавшись горного обвала, попятилась к обрыву, и Аллахверди, чудом удержавший ее одной рукой за поводья, прижался лицом к подрагивающей шее животного и простоял так несколько минут...
- Друзья, - сказал Наби, - я не буду говорить, что вы идете на опасное дело и что, может быть, мы говорим в последний раз. Я знаю, что среди вас нет трусов, но я хочу, чтобы вы всегда помнили: за вами не только я, не только весь мой отряд, но тысячи и тысячи обездоленных людей, которые хотят свободы и готовы с оружием в руках добиться ее... За вами весь наш исстрадавшийся в царской темнице народ! - Гачаг Наби замолчал, чувствуя, что не может выразить в словах все, чем полнилось его сердце, и затем продолжал уже более громко и буднично. - Еще раз повторим план. Томас, ты уверен, что твой братец Карапет согласится отрыть из его хижины к тюрьме Гёруса подземный ход? Может, есть другой вариант, подумаем, пока не поздно.
- Ключнику платят золотом, - отозвался Томас. - А там, где золото, ничего наперед сказать нельзя. Но у меня на примете есть другой ключник, поважнее первого. Триста фунтов весу! Пышные усы, как у пристава! Чем не ключник!
- Триста фунтов! Врешь ты как всегда, - подал голос Ага-мирза, обычно нетерпеливый и не переносивший никакой неправды, даже в шутках.
- Потише, Агамирза,-сказал Аллахверди,-ты не в бане! А ты никогда не говорил нам о другом ключнике, Томас!
- Я сам додумался только сегодня! У Карапета ключи от тюремных дверей, но ключи от его сердца у его жены. Это добрая кафанка. Женщина замечательная. Значит, я подбираю ключи к ней, она подбирает ключи к Карапету, а Карапет подбирает ключи к темнице.
- Когда в деле замешана женщина, ничего путного не выходит, - вмешался Агамирза.
- А я? - раздался из темноты голос Тамары. - А наша "кавказская орлица"?
- Вы - другое дело, - проворчал тихо Агамирза.
- Довольно, друзья! Аллахверди, изложи весь план с самого начала, властно сказал Гачаг Наби.
Допоздна обговаривали план, разные его варианты, но остановились на первоначальном замысле. Группа Аллахверди останавливается неподалеку от города, в какой-нибудь спрятанной от глаз пещере, Томас идет к Карапету, получает его согласие. И они поочередно прорывают подземный ход к тюрьме от пшеничного колодца. Если даже кто нечаянно заметит возле него какое-нибудь движение, то подумает, что Карапет закладывает зерно на зиму. Мешки с землей нетрудно спускать в Хакар-чай; крутые и заросшие дубняком и орешником берега реки надежно скрыты от глаз посторонних.
- Будем надеяться на удачу, - сказал Наби. - Теперь отдыхайте, путь у вас трудный. Аллахверди, задержись на минуту. Вот что, брат мой. Пуще глаз береги Тамару и Гогию. Это славные люди, они прославили нашу Хаджар. И сейчас нам вообще важно, чтобы все мы: мусульмане, грузины, армяне были, как братья. Иначе нас перебьют поодиночке.
- С их головы не упадет ни одного волоса, Гачаг! Мы поклялись сегодня на закате солнца, - ответил Карахан-оглы. - Ожидай добрых вестей, Наби. Я в нашу удачу верю.
Лагерь затих, над ним раскинулось черное небо с крупными ясными звездами. Спать Наби не хотелось. Он сидел у замирающего костра, смотрел на угли и думал о том времени, когда поднимет весь Кавказ, когда за ним пойдут тысячи, когда он не будет рыть подземные ходы к тюрьмам, а сокрушит их силой. И тогда народы станут свободными, а гачаги бросят оружие и будут возделывать свою прекрасную землю...
Аллахверди повел маленький отряд с рассветом. Утро еще не стряхнуло с себя оцепененье ночи, и первые версты они прошли молча, но как только вспыхнуло, заблистало, заиграло над горами и синевой лесов солнце, страстная мелодия мугама разорвала тишину. Агамирза легко, не прерывая шага, пел, поднимая голос все выше и выше, замирая на миг и возобновляя мелодию. Он пел о любви и скорби народной, о его надеждах, он пел о счастье, недоступном бедным, пел о свободе и о том времени, когда придет к ним мир и благополучие, и солнце будет светить для всех.
- Господи,- вздохнул Гогия, когда оборвались последние звуки. - До чего хороши песни вашего народа!
- У вас они не хуже. И у нас тоже... Песни хороши у всех народов, - сказал Томас. - Нет народа, у которого не было бы своей прекрасной песни.
- И все-таки нам лучше помолчать,-обронил Аллахверди. - Я думаю, по горам уже рыскают казачьи разъезды.
Путники шли от утренней до вечерней зари, делая небольшие привалы у хрустальных, ледяных родников, подкреплялись нехитрой снедью: тандырными лепешками и козьим сыром. Стрелять дичь Аллахверди запретил, чтобы не привлекать внимания, хотя Томас и уверял, что сюда, в глухие ,горы, солдат даже чачей не заманишь. Они шли дальше, преодолевая кручи, пробираясь над обрывами, продираясь сквозь густые лесные заросли. Аллахверди знал эти места лучше всех, но иногда отряд вел Томас, который хорошо ориентировался в незнакомой обстановке, находил неожиданно невесть откуда взявшиеся тропиночки, лесные прогалины, облегчавшие путь.
