Она сделала отталкивающее движение. Кажется, она боялась их брать.
Вадим больше ничего не говорил. Помолчали.
- Ну до свидания, сын, - произнесла мать. - До свидания, Димка.
* * *
Наступила пора защищать дипломный проект. Ребята собрали деньги для ресторана, и никто не признавался, что боится защиты. Вадим попал во вторую группу, ее пустили после обеда, когда все уже устали ждать.
Вальков и Качановский сидели за одной партой и с печалью глядели на Вадима. Неплохов курил в окно.
Вадим знал, что защитится в любом случае. Ему хотелось, чтобы все прочли его дипломный проект, тридцать вторую страницу, где резко написано: "Шкивы подъемника принимаю деревянные, так как все равно никто но прочтет этого".
Он приколол чертежи к доске и ждал.
- Что у тебя, Карташев? - поторопил Вальков и махнул рукой, точно благословлял.
Незнакомый лысый мужчина в шелковой сорочке с короткими рукавами раскрыл его дипломный проект.
- Что за вклейки? - проворчал он. - Неаккуратная работа!
Он заглянул в титульный лист:
- Карташев... Это не тот? А-а... Ну все равно, надо бы поаккуратнее...
Вадим не помнил, чтобы делал какие-то вклейки.
- Это не мой проект, - сказал он.
- Ваш. Не волнуйтесь, молодой человек. Можете начинать.
Вадим обвел взглядом комиссию. Значит, кто-то торопливо вклеил обоснование с правильным текстом? Лица Качановского, директора, Неплохова были бесстрастны. Но кто-то из них... Поднялась и опустилась на зеленую скатерть высохшая рука в старческой "гречке", глаз прищурился, улыбнулся. Качановский. Неприязненно морщился Вальков. Неплохов скучал, поглядывая в окно.
Вадим вдруг занервничал, сбивчиво рассказал, как работает автоматика.
Лысый незнакомец задал несколько вопросов, и он едва нашел ответ.
- Предлагаю удовлетворительно. Рецензия оценила работу как отличную? Н-да, товарищи...
В конце концов диплом приняли, написали в протокол - "хорошо". И все кончилось.
На улице было солнечно, лето начиналось, на асфальте лежали ажурные тени. Дрожали кроны кленов и дрожали тени. На скамейке сидели вольные, беззаботные ребята с первого курса. Вадим был старше их на несколько лет и, как всегда это водится, считал разницу в возрасте огромной. Но он подошел к ним и улыбнулся.
- Привет, парни!
- Привет, Карташ! - весело и фамильярно отозвались первокурсники. - Как защитился?
Тоном своим они показывали ему, что не признают никакой границы.
- На четверку, - сказал Вадим. - Теперь я ваш пращур.
Он присел на скамейку в тени кленов. Снизу было видно угол черной доски, белые квадраты чертежей и чью-то торопливую руку с указкой, передвигавшуюся неуверенно рывками.
Вадим до конца еще не понял того, что он уже защитился, что учебы больше не будет, - он все еще не избавился от ощущения, что стоит перед комиссией, что может влипнуть из-за своего выверта с деревянными шкивами.
Вадим откинулся назад, свесил руки за спинку скамейки. Посмотрел в сторону первокурсников. Они стояли рядом с ним и бубнили одно и то же о скором экзамене по электротехнике; они были сами по себе, а Вадим сам по себе.
Здесь он и вырос... Все пролетело неизвестно как скоро: в учебной суете, беспечной удали экзаменов, работе в колхозе, грубоватых шутках парней, в вечеринках, первых танцах, страхе перед девушками, первых поцелуях, в первых успехах в спорте, первой острой славе - пролетели четыре быстрых года. Они смяли, скрутили, переплавили пятнадцатилетнего Димку и вынесли его, уже взрослого, к этой толпе первокурсников, нескладно бубнящих о страшном экзамене.
Дождавшись конца защиты, он пошел со своими товарищами в ресторан.
* * *
Утром отец Вадима проснулся от горя. Он раскрыл свои незрячие глаза и провел перед ними здоровой рукой. Он почувствовал какое-то мельчайшее изменение света, как будто тень пробежала перед ним, и понял, что наступает день.
Через отворенное окно доносились в палату звуки проезжавших машин, ровный шорох деревьев и чей-то голос, то приближающийся, то удаляющийся. Наверно, кто-то из больных ходил под окном но террасе.
Он привык следить за временем по окружавшим его звукам. Сейчас было около семи часов; пожалуй, даже еще меньше, потому что обычно в семь за стеной начинало говорить радио, но его еще не было слышно.
Он уже привык к своей неподвижной, погруженной в темноту жизни. Он привык к тому, что обе половины его тела, здоровая и омертвевшая, непрерывно борются друг с другом. От этой борьбы зависело, умрет ли он или останется жить. Но в это утро он вдруг ощутил усталость. Его душа, сердце, мозг и даже самая малейшая кровинка как будто вопили об этой тяжкой усталости и хотели, чтобы все скорее кончилось. Умрет он или останется жить, но только чтобы скорее это решилось!
Он взялся здоровой рукой за холодную железную спинку кровати и подтянулся. Сердце застучало. Он передохнул. Потом нащупал вторую, неживую руку, положил ее на грудь, но она стала сползать вбок, и он придерживал ее. Он лежал, вытянувшийся, неподвижный, со скрещенными на груди руками.
Голова была ясной. "Что изменится, когда я умру? - спрашивал он себя и ответил: - Ничего не изменится. Я только лишь перестану думать".
Он начал прощание.
Мальчик сидел на растрескавшейся земле. Возле его смуглых маленьких ног топтались белые куры; через ивовый тын свешивались на улицу змейки огуречных побегов; в чистом небе парила птица-ястреб. Мальчик держал в руках большое деревянное колесо и молоток. Рядом стояла деревянная машина. Он поднял голову, улыбнулся.
Над деревней теплое утро. Оно было спокойное и тихое. Поднимались прозрачные дымки летних кухонь; иногда доносился хрипловатый прерывистый крик молодого петуха, или нежное блеяние овцы, или тревожащий душу своей тоскливой силой рев быка, но все это звучало приглушенно, точно в воздухе вдруг вспыхивало и угасало какое-то едва осязаемое движение, которое не могло одолеть утреннего покоя.
Мальчик приколотил гвоздем колесо к машине, положил на землю молоток и, быстро подобрав ноги, вскочил. Машина вздрогнула и подпрыгнула. В ней что-то загудело, словно огонь в печи.
Куры от страха присели и тотчас же разбежались в разные стороны двора.
- Она поедет! - радостно закричал мальчик.
Из-под поленницы вылез вислоухий пес Канада. Он взвизгнул, игриво задрал хвост и смело подбежал к машине. Но, ткнувшись носом в ее неживое тело, он попятился, оскалясь и рыча. В его глазах появился ужас. Пес грозил машине, этому непонятному и оттого страшному существу, своими крупными желтыми клыками, шерсть на загривке вздыбилась - Канада останавливался, рвался вперед на полшага, но на этом его отвага заканчивалась, и он снова пятился, пока не прижимался к ногам мальчика. Мальчик засмеялся, вытащил из полотняных штанов хлебную корку и бросил Канаде. Пес отшатнулся, взвыл и забился под поленницу, откуда неотрывно глядел на подпрыгивающую на месте машину. Потом он завыл с таким пугающим отчаянием, словно почуял свой конец.
Мальчик отступил к воротам, чтобы скорее выпустить на волю ожившую деревянную машину. Он боялся, что ей не понравится трусливая повадка Канады, и она перемахнет по воздуху через огороды и уйдет по шляху в неизвестную сторону. Он не знал, чего от нее можно ждать, и не хотел поворачиваться к ней спиной.
На соседнем дворе пронзительно заскулила собака. Машина понеслась на мальчика. Он стоял, раскрыв рот, она проскочила мимо него, пробила ворота и замерла.
Собаки завыли по всей деревне, накликая беду. Мальчик схватил молоток, чтобы разбить машину. Он выбежал за калитку, размахнулся - машина отодвинулась, и он ударил мимо. Он кинулся к ней - она снова отодвинулась. Мальчик швырнул в нее молотком, но молоток, ударившись в дощатый кузов, взлетел и исчез в небе.
- Я тебя больше не трону, - пробормотал мальчик.
И ему почудилось, что машина поняла. Она мирно заурчала, объехала вокруг него и приткнулась к маленьким босым ногам. Тогда он сел на нее верхом и оглянулся, ища кого-нибудь, кто бы увидел, как он будет ехать.
Однако на улице никого не было. Даже гуси, которые всегда паслись у канавы, где росла бузина, вперевалку бежали прочь, размахивая крыльями, навстречу им несся пыльный вихревой столб, затемняющий солнце.
Где-то нервно блеяли овцы, взволнованно мычали коровы, визжали свиньи, устрашающе выли собаки, бессмысленно кудахтали куры - казалось, что весь скот и птицы остерегали мальчика, чтобы он не ехал. Он слышал такое однажды, когда в грозу горели заречные хаты. Но сейчас, как ни вертел головой, видел над дворами легкие сквозные дымки летних кухонь. Пожара нигде не было.
- Еду! - крикнул он.
Машина понеслась к церкви мимо крытых камышом и соломой белых хат. За ней летел желтый от солнечного света пыльный столб.
Свистело в ушах, выдувало из глаз слезы и сносило ветром по щекам. Сердце сжалось от жуткого, небывалого движения. Мальчику было страшно и сладко.
