Пауза. Начинает играть.
Ах, тебе хорошо?! И тебе?! И тебе, ублюдок! Ах, по ночам вы не прислушиваетесь к проезжающим машинам! Ах, ни зачто сейчас не сажают, только задело! А я, может, хотелабы, чтобы сажали, чтобы всех вас пересажали! Может, радабылабы! Ведь в тридцать седьмом события происходили, кровь лилась, реки от трупов останавливались. Это почище гражданской войны было, почище революции. Это, собственно, настоящая гражданская войнаи была: народ пополам, и стенканастенку! Одни дрожат, стучат и сажают. Другие дрожат, сидят и умирают. Доходят. Дохнут. Вы вон крестики понацепляли, иконы домадержите, -- так в христианском-то, в высшем смысле -- это ведь все равно, что они погибли. Ведь по-христиански-то жизнь главная не здесь, а(в потолок) там! Те, кто безвинно погибли, мученически -- те-то ведь спаслись. Другие души загубили, в аду горят, но и им будет прощение... когда-нибудь, когдане станет времени... А вы? Вы ведь гибнете без-воз-врат-но! Вы гниете, рабствуете, головы прячете в кусты, и души ваши отмирают, у кого были, и нету у вас органа, через который можно спастись, нечему в вас возноситься, нечему в геенне огненной гореть и прощения ждать -- не-чем! Как писал ваш кумир: один лопух намогиле и вырастет. Один лопух!..
Теряет равновесие.
(В камеру.) Это не насамом деле. Это я по роли пьяная.
Продолжает играть.
Вот вы меня сегодня втроем трахнуть пытались, подпоили -- и трахнуть пытались. Я билась, сопротивлялась... Дапожалуйста, сколько хотите, хоть сейчас, наэтом вот столе, -- только и тут ведь грехане будет, так, скукаодна. Гим-нас-ти-ка. Ну что, хотите? Не передумали? П'жал'ста! Шепот, легкое дыханье, трели соловья... (Начинает раздеваться.) Извините. Дальше не имеет смысла. Дальше (улыбается) партнеры нужны. Минуточку...
Бежит к дверям, проверяет, открываются ли.
(В камеру, успокаивающе.) Все нормально.
Пауза.
Не с Пиранделло -- вот с чего я должнабыланачать. Мой Арсений заходил как-то нарепетицию, ему, видите ли, не понравилось. Это все, он говорит, политика. Либерализм. Настоящее, говорит, искусство, решает высшие, метафизические проблемы. Экзистенциальные. И не насоциальном -- наличностном уровне. Это, говорит, всё марксисты выдумали и Чернышевский, будто сапоги лучше Пушкина. А я, например, при всем моем к вам уважении, даже представить не могу, какую роль сумеете вы сочинить с вашим сценаристом, чтобы я вот так же наизнанку вывернулась. Как пятнадцать лет назад в "Жаворонке" выворачивалась. Как вот в этом "Музее-усадьбе". Вы ведь, наверное, знаете: я Жанну д'Арк играла. Лучшая роль. Последний спектакль Сергея Николаевича, его потом выгнали. Он какую-то бумагу подписал. Раз подписал -- ему простили. Другой раз -- сновапростили. А натретий -- выгнали. А Арсений говорит: правильно, говорит, что выгнали. Если ты, говорит, художник, нечего и в политику лезть. А мне кажется, что художник -- значит человек порядочный. А он спрашивает: Шостакович гений? Скажи, гений? Как же он письмо против Сахароваподписал? А я ему: мальчишка, сопляк! Какое ты право имеешь говорить о Шостаковиче?! Шостакович столько страдал!
Пауза.
Вы простите, у меня тут лекарство.
Идет зазанавеску, возвращается с бутылкою, пьет из горлышка, вытирает рукавом губы.
Успокоительное... Нервы... А когдаСергея Николаевичасняли, все его спектакли тоже сняли. И "Жаворонка" тоже. А щиты рекламные, фотографии... свалили во дворе и... подожгли. Я стою, смотрю: там -- я... и все сбывается: я -- накостре. Фотографии корчатся, корежатся, мое лицо, вот эти вот (приподнимает юбку) ноги, апотом как... вспых-нут! Мясо по-суворовски.
Пауза.
Я, к-кажется, нем-множко пьяна. Но я себе этого не позволяю. Не-по-зво-ля-ю!
Оглядывается, поднимает шляпку.
Талисман.
Что-то беззвучно шепчет.
Вот так -- хорошо! И больше ни капли! Простите, синьор Энрико. Мне не следовало играть вам эту ерунду. Эти наши грязные, гнилые затеи. Я ведь и самачувствую, что они гнилые и грязные. Мне Арсений, муж, говорил: ни в коем, говорил, случае! сыграй, если хочешь, "Жаворонка", аеще лучше -- Пиранделло. Ему твои страсти-мордасти ни к чему. Он хочет видеть, насколько ты профессиональная актриса. А зачем же он тогдаприглашает меня? Мало ли у них в Италии профессиональных актрис? Мало? А я -- Жаннад'Арк, я накостре горела! Сгорела, говорит, чего ж теперь?.. А может, и в самом деле? Ведь сгорелаже...
Пауза.
Знаете что? Давайте-касотрем все это начало к чертовой бабушке, и я вам тихонько и спокойненько сыграю Пиранделло. А, синьор Энрико? Договорились? Профессионально! И волки будут сыты, и овцы -- ц-целки. Ну что, стираем? Не возражаете?
Подходит к видеомагнитофону, трогает кнопки.
Нет, самая, наверное, все же не справлюсь. Придется пригласить помощников.
Идет к двери, открывает.
(Радостно-удивленно.) Открылась! (В коридор.) Ма-а-альчики! Ма-аль-чи-ки-и!..
Замечает нанаружной стороне двери клочок бумаги. Читает, показывает в камеру.
У них, синьор Энрико, видите ли, обед. Они, видите ли, скоро вернутся. Ну и пускай возвращаются. Пускай хоть вообще не возвращаются. Подумаешь! А я просто начну сначала. Правдаведь, синьор Энрико, неплохо придумано? Как, знаете, начинают сначалажизнь! А потом мы другое начало отрежем. Просто вот так. Бритвой. (Хохочет.) Главное ведь что? Главное -- настол не вскакивать.
Берет коньяк. Пьет. Пауза.
Свинья, свинья, алкоголичка! Сказано ж тебе, дрянь: больше ни капли!
Закрывает глаза. Вытаскивает из шляпки длинную булавку. Всаживает в ладонь.
Вот сейчас хорошо. (Выдыхает.) Все! Так есть так! (Прикладывает платок к руке.) Начинаем сначала. (Улыбается.) Буон джиорно, синьор Энрико. Соно мольто лиэтади фарэ ласуаконошенца. Хотя, когдавы будете смотреть эту пленку, у вас вполне могут быть утро или ночь. Ой, простите!
Берет бутылку, прячет зазанавеску.
Кто-то оставил. Тут ребятаработают, техники. Пролетариат. Попивают, наверное, помаленьку. Но это ничего, не страшно. А рука(показывает ладонь) ...руку я в автобусе. Поранилась. Итак, я сыграю сейчас отрывок из итальянской пьесы итальянского драматургаПи-ран-дел-ло. Но -- нарусском языке. У вас, однако, будет переводчик, так что так есть так. Роль называется Падчерица. Как девочкамоя -- падчерица. А если надо -- вы не беспокойтесь, я и по-итальянски выучу. Тэл ми, дарлинг... Хорошо получается? То-то! (Вспомнив.) Да! я уже говорила, как я люблю ваши картины? какой вы замечательный художник? Говорила? Вы -- удивительный! вы -- гениальный! вы самый гениальный режиссер насвете! Главное: очки, белый костюм... Ну, в общем: отрывок.
Внезапно хохочет.
А потом я тут говорю: ах, говорю, моя страсть! Если б вы только знали мою страсть к нему! Держи себя прилично, прекрати этот дурацкий смех! Это Борькаиграл, такой толстый был, внушительный. А сам педераст. Нет, вы только подумайте: толстый, апедераст. А я педерастов, между прочим, очень даже люблю. Они верные. Наних положиться можно. Они закаждой юбкой гоняться не станут и никогдатебе с женщиною не изменят. Я даже хотелабы, чтобы у меня муж был педераст. Но все как-то не получается. У меня ведь двамужабыло, аАрсений, второй -- нашесть лет моложе. Так вт, Борька: держи себя, говорит, прилично, прекрати этот дурацкий смех! А я вот тк вот смеялась. (Сновахохочет.) Ну, в общем, я ему отвечаю: тогда, мол, хотите, я покажу вам, как, мол, я умею петь и танцевать? Этому я обучилась... -- ну и так далее. А потом я должнабылавскочить настол, который отрежет мне голову... бритвой... Вот, как будто вскочила.
Подпрыгивает наместе.
Ле шинуасонт эн пёпль малэн = дэ Шанкэ аПекэн... Ну, в общем, я тут пою, танцую, аони вокруг стоят, кричат... НелькаБаранова... знаете ее? Ей в прошлом году заслуженную дали. РСФСР, конечно. Онакричит: сумасшедшая, сумасшедшая! А Вася так смешно "браво" орет: браво-брависсимо! Это вы должны понимать, это по-итальянски. А Виктоша, бедненькая, царствие ей небесное...
Крестится, плачет.
Виктошаговорит: тише, тише вы! дайте послушать!
Сновакрестится.
Я вот крещусь, авообще-то какая я верующая? Только название одно. Арсений говорит: ты, говорит, даже смыслалитургии не знаешь. Сам-то у меня Арсений верит, только странно как-то, по-собачьи. У нас собакаесть, для девочки купили, чау-чау. Тошкой звать. Вот онаиной раз сядет около диванаи смотрит. Арсений говорит: вот, говорит, если есть собаки, значит и Бог есть. Потому что откудаж иначе такие глаза? И вообще... Люди, конечно, тоже иногдаумеют смотреть, но что человек -- царь природы -- это мы привыкли, это мы с рождения выдолбили. А насобаку взглянешь и сразу поймешь, что не может Богане быть. Правда, церковь он не признаёт. Особенно нашу, православную. Нету, говорит, в ней гордости. Независимости. А мне, например, в церкви хорошо. Как вспомню Виктошу в гробу, самой тоже так спокойно делается. И тоже хочется лечь, и чтоб пели над тобою, и ладаном чтоб кадили... А Сергей Николаевич сидит в зале, застоликом, молодцы, говорит, прекрасно! А рядом с ним лампа, светакружок, чай в стакане коричневый. Давай, Вера, кричит мне, давай свой монолог! -- ну и я уж выдавалакак могла. Там у нас двое детей насцене было, ну, вы ж знаете пьесу... Дочказавтруппы, апарнишкая уж и не помню чей. В общем, славное было время, и спектакль славный. Даром что Пиранделло. Нет, вы представляете: мы все заходим зазанавеску, включается свет, мы стоим тенями. Директор занавеску срывает, азанею -- ни-ко-го. Пус-то-та! Вы не помните, я открываладверь?
