Такъ пришлось стоять около часу… Весь хмѣль слетѣлъ съ меня… Я положительно замерзалъ… Все тѣло тряслось, какъ въ лихорадкѣ… Зубы выколачивали дробь… Малый въ жилеткѣ, стоявшій впереди меня, скорчился въ дугу и, какъ мнѣ казалось, тихонько плакалъ… Стоявшій позади старикъ кряхтѣлъ и ругалъ какого-то племянника скверными словами…
Наконецъ двери отперли… Толпа зашумѣла и, толкаясь, хлынула туда, какъ лавина… Вмѣстѣ съ другими я очутился въ огромной полутемной «камерѣ»… Двойныя нары занимали ее всю, оставляя узкіе проходы около стѣнъ и посрединѣ… Черный, сводчатый потолокъ мрачно висѣлъ надъ головами, придавая необычайно угрюмый и дикій видъ всей обстановкѣ…
Необыкновенно гулкій, какой-то странный, хаотическій шумъ и гамъ несся со всѣхъ сторонъ… Мнѣ слышались въ этомъ шумѣ звуки музыки, лай собакъ, звонъ, смѣхъ, плачъ, отрывистые возгласы и ругательства, отдаленные крики, шарканье множества ногъ по чугунному полу…
Дверь, безпрестанно визжа и хлопая, отворялась, впуская все новыхъ и новыхъ ночлежниковъ… Люди испитые, полуодѣтые, молодые, старые и совсѣмъ дѣти, ругаясь, толкаясь, крича, спѣшили занять мѣста на нарахъ. Что-то страшное, звѣриное было въ этой общей свалкѣ за обладаніе мѣстомъ… Вскорѣ всѣ мѣста на нарахъ были заняты, а люди все шли и шли… Стали ложиться на полу, въ проходахъ, полѣзли подъ нары… Крикъ и гамъ усиливался съ каждой минутой и, наконецъ, слился во что-то хаотически-страшное…
Двери заперли, наконецъ, и не стали больше пускать… Да и некуда было пускать, такъ какъ вездѣ, гдѣ можно было приткнуться и лечь, все было занято…
Воздухъ сталъ удушливо-тяжелъ… Лампа едва горѣла, окруженная туманомъ… Всюду: на нарахъ, на полу, подъ нарами, вспыхивали огоньки папиросъ… Курили махорку, и дымъ этотъ, разъѣдавшій глаза, сплошной, удушливой волной плавалъ по «камерѣ»…
Пораженный всѣмъ этимъ, я сидѣлъ и думалъ, что вижу все это не на яву, а во снѣ… До того странна, дика, безобразно ужасна казалась мнѣ вся эта, невиданная мною до сихъ поръ, картина человѣческаго униженія.
Нары были раздѣлены, какъ лошадиныя стойла, желѣзными переборками, такъ что, когда я легъ, то голова и половина туловища скрылись въ этомъ стойлѣ, другая же часть тѣла оказалась наружи…
Я легъ навзничь, положивъ голову на покатую желѣзную подушку, похожую на монастырское «возглавіе», и сталъ слушать…
Волна общаго, сплошного гудящаго шума мало по малу начала стихать… Стали слышны отдѣльные разговоры, смѣхъ, ругательства, вскрикиванья…
Мнѣ захотѣлось покурить… Я сѣлъ въ своемъ стойлѣ и заглянулъ въ другое, черезъ переборку, налѣво. Тамъ лежалъ на спинѣ, закинувъ руки за голову, костлявый, сухой мужчина… Его тонкія, длинныя руки были голы… Грубая, сѣрая, рваная рубаха висѣла клочьями… Очевидно, его сильно донимали насѣкомыя, потому что онъ ерзалъ какъ-то всѣмъ тѣломъ по нарамъ и сильно, точно опоенная лошадь, хрипѣлъ, тяжелымъ астматическимъ хрипѣніемъ… Я глядѣлъ на него, и онъ тоже, съ своей стороны, уставился на меня широко открытыми, мутными, страшными глазами… Потомъ поднялъ руку, прохрипѣлъ что-то и вдругъ страшно и дико закричалъ, забился всѣмъ тѣломъ, какъ подстрѣленная птица, въ припадкѣ падучей болѣзни…
Ужасъ охватилъ меня… Я хотѣлъ вскочить и бѣжать, но не могъ, — точно меня кто приковалъ къ мѣсту… Бѣлая пѣна клочьями показалась изъ его рта… Онъ страшно хрипѣлъ и бился… Лицо у него сдѣлалось черно-багровое и какое-то невыразимо ужасное…
— Ишь его черти схватываютъ!.. — услыхалъ я вдругъ позади себя голосъ и, оглянувшись, увидалъ молодого, лѣтъ 17-ти мальчишку съ отталкивающе-нахальнымъ лицомъ и съ папироской въ зубахъ… — Нажрется винища-то, дьяволъ! Ткни ему въ морду-то!. Покою отъ него нѣтъ…
Онъ перегнулся черезъ перегородку и, схвативъ больного за волосы рукой, дернулъ въ сторону такъ, что голова стукнулась о перегородку. — Песъ поганый… дьяволъ! — добавилъ онъ злобно. — Убью, какъ собаку…
Меня какъ будто что-то рѣзануло по сердцу… Я отвернулся и упалъ ничкомъ въ свое стойло. Слезы подступили и сдавили горло… Расшатанные всѣмъ предыдущимъ нервы не выдержали… Не помня себя, я вдругъ заплакалъ, какъ бабау горькими, мучительными слезами…
Оглушительный звонокъ разбудилъ меня утромъ… Я вскочилъ и долго не могъ сообразить, гдѣ нахожусь. Было еще совсѣмъ темно… Ночлежники, точно привидѣнія, нехотя поднимались съ своихъ логовищей и шли въ двери… Я слѣдилъ за выходящими, надѣясь увидать вчерашняго старика, но его не было… Вскорѣ раздался второй звонокъ, и кто-то пронзительно громко закричалъ: «Эй! вонъ отсюда всѣ! живо!..» Толпа хлынула въ двери, и я вмѣстѣ съ нею очутился на улицѣ…
На улицѣ было темно… Тускло и печально мерцали фонари… Подъ ногами трещалъ снѣгъ, и пронзительно дулъ холодный вѣтеръ. Вышедшіе изъ ночлежнаго дома люди завертывались въ свои рубища и, какъ-то особенно жалко скорчившись, точно голодныя, забитыя собаки, разбѣгались въ разныя стороны.
Пробѣжавъ вмѣстѣ съ другими до Яузскаго бульвара, я остановился на углу, не зная, куда идти… Все тѣло дрожало мелкой и частой дрожью. Морозъ выжималъ изъ глазъ слезы, сердце мучительно ныло и плакало…
— Куда идти?.. Господи, что теперь дѣлать? — съ отчаяньемъ шепталъ я. — Погибъ, погибъ… А дома?.. Что теперь дома?.. что теперь дома? Жена, небось, ждетъ извѣстій… дѣти…
— Чего тутъ торчишь?!… п-ш-шелъ къ чорту! — раздался вдругъ позади меня грубый голосъ, и вслѣдъ затѣмъ я почувствовалъ ударъ въ спину, такъ что чуть было не упалъ. Обернувшись, я увидалъ городового. Онъ какъ-то злобно скалилъ зубы, намѣреваясь ударить меня еще разъ. — Пшелъ! — опять крикнулъ онъ. — Убью!..
Не дожидаясь повторенія, я отскочилъ отъ него и побѣжалъ налѣво, вверхъ по бульвару, глотая слезы и корчась отъ холода, самъ не зная, куда и зачѣмъ бѣгу.
Пробѣжавъ бульваромъ, я свернулъ въ переулокъ и наткнулся прямо на дворника, сметавшаго съ панели снѣгъ. Онъ взмахнулъ метлой и ударилъ меня по ногамъ. Я упалъ въ кучу снѣга, такъ что руки мои по локоть ушли въ него. Увидя это, онъ громко «заржалъ» отъ удовольствія. Я поднялся и, сдерживая слезы, спросилъ его: — За что ты меня ударилъ?
— Проходи, проходи! разговаривай тутъ! сказалъ онъ, подходя ко мнѣ. — Вотъ я те еще трахну… сволочь!… золотая рота!… Куда бѣжишь-то? Небось, норовишь цопнуть что ни на есть…
— Гдѣ Юсуповъ работный домъ? — задыхаясь отъ слезъ и трясясь отъ холода, спросилъ я.
Дворникъ подошелъ ко мнѣ вплотную и заглянулъ въ лицо.
— А зачѣмъ тебѣ этотъ домъ? — спросилъ онъ какимъ-то совсѣмъ другимъ голосомъ и, поставя метлу къ фонарному столбу, сталъ свертывать папиросу. Я объяснилъ.
— А это, другъ мой, будетъ у Красныхъ воротъ въ Харитоньевскомъ переулкѣ… Вотъ здѣсь ступай, направо… не далеко… Да теперича еще туда рано. — Онъ помолчалъ, затянулся и спросилъ, глядя мнѣ въ лицо:- Иззябъ?
Я ничего не отвѣтилъ и пошелъ было отъ него по указанному направленію.
— Эй, землячокъ, стой… погоди! — закричалъ онъ мнѣ вслѣдъ. — Погоди чутокъ!..
Я остановился. Онъ юркнулъ въ ворота и минутъ черезъ пять вышелъ оттуда, подошелъ ко мнѣ и сказалъ, протянувъ руку:
— Нако-сь тебѣ гривну, попей чайку… Тутотко вотъ недалеча, за угломъ чайная есть… Погрѣйся. — И, говоря это, онъ, какъ-то торопливо и точно стыдясь, сунулъ мнѣ въ руку гривенникъ и быстро отошелъ прочь.
Слезы сдавили мое горло.
— Спасибо тебѣ! — крикнулъ я, чувствуя, что вотъ-вотъ разрыдаюсь, и побѣжалъ отъ него прочь…
Придя въ чайную, я купилъ хлѣба, спросилъ чаю и сѣлъ въ уголокъ, гдѣ потемнѣе, къ столу, на другомъ концѣ котораго, положивъ голову на руки, а руки на столъ, крѣпко спалъ какой-то, одѣтый въ хорошее пальто, человѣкъ.
Я съ жадностью выпилъ нѣсколько стакановъ чаю, поѣлъ хлѣба и нѣсколько пришелъ въ себя. Было еще рано — половина седьмого, торопиться, значитъ, было некуда… Я закурилъ, взялъ потихоньку какую-то газетку и хотѣлъ было почитать, какъ вдругъ спавшій на другомъ концѣ стола человѣкъ поднялъ голову, пристально посмотрѣлъ на меня и сказалъ осипшимъ голосомъ:
— Покурить не оставите, молодой человѣкъ?
Я далъ. Онъ жадно затянулся нѣсколько разъ и, бросивъ окурокъ, сказалъ:
— А чайку стаканчикъ?.. пожалуйста!..
Я налилъ стаканъ и передалъ ему. Онъ взялъ его обѣими руками, грѣя ихъ, и сказалъ, глотая чай:
— Славно!… спасибо вамъ… право… Вы давно здѣсь?..
— Нѣтъ, — отвѣтилъ я, глядя на его испитое, еще совсѣмъ молодое и симпатично-глуповатое лицо. — Я недавно пришелъ…
— Откуда? — спросилъ онъ. Я отвѣтилъ, и мы слово за слово разговорились. Я разсказалъ ему свои мытарства. Онъ внимательно слушалъ, моргая добрыми подслѣповатыми глазами, и, когда я кончилъ, сказалъ:
— Ничего!… поправитесь… У васъ все-таки такъ сказать, есть еще пристань: деревня, домъ, жена, дѣтишки… Уйдете туда и снова жизнь… А вотъ мнѣ какъ быть? куда дѣться?.. Это вотъ вопросъ… Да-съ…
