Иначе ноги протянешь. А на колхозную работу не ходить. Он - человек
больной. Это все знают. Отработал свое честно, тридцать с лишним годков
при скотине. Хоть на базар стаж неси. Работал, детей поднимал. Теперь
вдвоем остались. И много ли им надо? Прокормят огород, козий пух. Еще бы
корову, чтоб молочную кашу варить. И больше ничего не надо. На себя
трудиться. А колхозное - с плеч долой. Спокойно пожить. Порыбалить на
пруду, на речке. Николай любил с удочкой посидеть. Но редко удавалось.
И еще один был резон, очень весомый. Николаю пить надоело. Водочку
эту, пропади она... Смолоду - весело. А нынче стало уже тяжело. В больнице
полежал, трезвый, и как-то особенно ясно понял: хватит пить. Как вспомнишь на трезвую голову, даже за сердце берет: то ли стыдно, то ли жалко себя.
Жизнь уже на краю, на излете. А чего в ней видал, в этой жизни? Скотина,
ферма, навоз... Стылый ветер - зимою, летом - пекло. От темна до темна.
Круглый год одна песня, из года в год. В отпуске ни разу не был. То подмены
нет, то копейку лишнюю стараешься сбить. Пятеро детей - не шутка. Одежда,
обувка... И чем старше, тем больше надо. А женить ли, замуж выдавать
вовсе пожар. Последнее улетает. Но теперь, слава богу, все позади. А себе
ничего не надо. Лишь покоя просит душа.
Такие вот мысли бродили в голове Николая Скуридина. Пришли они в
больнице. А теперь все более забирали.
Три дня потихонечку прожил, из двора не выходя. И был рад этому. Не
торопясь на базу управлялся. За месяц скопилось дел. Но никто не гнал.
Можно было и посидеть на мартовской весенней воле, где за день - сто
перемен. То припечет солнце по-летнему, то вдруг - ветер, туча, метель,
сумятица снежных хлопьев, соседские дома тонут в сумерках. В дом уйдешь,
там - тепло. А на воле тем временем снова - солнце. И тугой, ровный ветер
несет и несет с полей дух парящей земли и первой зелени, особенно сладкий
после больничной неволи.
Так прошел день, другой, третий. Чапурин, хуторской бригадир, объявился и пропал. Жене Николаевы планы пришлись по нраву: при муже-домоседе
она могла спокойно болеть и болеть, не отвлекаясь к делам домашним.
В конце недели, в полуденную пору, подъехал к скуридинскому дому
новый гость - главный зоотехник колхоза, молодой еще мужик, белобрысый,
улыбчивый. Он в хату зашел, поздоровался, спросил у Николая:
- Ружье где?
- Какое ружье? - не понял Николай.
- С каким ты жену сторожишь. В конторе так и сказали: Николай Ленку
с ружьем от миланов охраняет.
Николай усмехнулся. А в спаленке-боковушке заскрипела кровать, и
неожиданно резво выбралась к мужикам сама Ленка, успев на голову
цветастый платок накинуть.
- Бесстыжие... Наплетут... Языки бы у них поотсохли... - принялась
корить она хуторских брехунов.
Но эта небыль пришлась ей по душе, взбодряя вялую стареющую кровь.
- А чего... - не унимался зоотехник, прощупывая ее взглядом и ободряя. Ничего еще.
Круглое лицо Ленки оживело. Взбодрил ее голос и вид молодого мужика,
усатого, белозубого, с охальным взглядом. Она таких любила. И прежде
приход этого белобрысого кончился бы лишь одним. Теперь пора ее миновала.
- У нас наплетут... Лишь слухай... - опуская глаза, оправдывалась
Ленка.
- Наплетут. Вы сами такое сплетете - не вырвешься, - посмеивался
зоотехник. А потом Николая спросил: - Чего домоседуешь? Хвораешь?
- Да так себе... - пожал плечами Николай. - Хвалиться дюже нечем, а
гориться не с руки - живой.
- Не хочешь гурт принимать?
- Дохлину?
- Это точно, - признал зоотехник. - Довели до ручки. Но можно
поднять.
- Он уж отподымался, - встряла в разговор Ленка.
- Точно? - весело хохотнул зоотехник, намекая на стыдное. - Отподымался? При такой бабе? Не верю.
Ленка засмущалась, довольная.
- Кто об чем... Вы, мужики, вечно об своем.
- Дело житейское, - оправдался зоотехник и посерьезнел. - Разговор
к вам, к тебе, Николай, и к супруге. Тот гурт, конечно, дохлина, один день
до смерти. Но на нем можно хорошо заработать. Скотину ты знаешь, всю
жизнь при ней, не мне тебя учить, лучшего скотника колхоза. Ты сможешь
его поднять. И дома ты все равно не усидишь. Бери этот гурт на договор. Ныне
ли, завтра переважим. Весь привес при сдаче твой. Оплата - по сложившимся
ценам. Какие осенью будут, по тем и платим. Корма, какие возьмешь, - с
тебя. Остальное - в твой карман.
- Их половина передохнет, - сказал Николай.
- Отбракуй. Вовсе некудовых мы сактируем, спишем. Лишь бы остальных
поднятъ.
- Это вы ему новую казню придумали, - враз определила Ленка.
Новый хомут, какой для дураков.
- Всем нам, Елена Матвеевна, в новый хомут лезти, - поскучнев, сказал
зоотехник. - Сами видите, слышите. Телевизор галдит и газеты. Указ
президента, постановления. Новая метла метет. Куда деваться. А для вас дело
предлагаем выгодное. Бычата плохие, но были бы кости, а мясо Николай
сумеет наростить. Не впервой. За него и получит.
- Кто-то за него получит, - впрямую залепила Ленка. - Начальнички
получат, а дураку - лишь взашей.
- Нет! - твердо сказал зоотехник. - Все как на ладошке! Переважим
бычков, подпишем договор, и они в твоей воле: хочешь - в колхозе корма
бери, хочешь - на базаре, нас не касается. Сдаточный вес наберут - примем
по сложившимся ценам. Какие будут. А управляйтесь сами. Сладишь - один
работай. Захочешь - возьми напарника. Зятьев призови, сынов. Апрель,
май... - считал зоотехник. - Семь-восемь месяцев впереди. Таких можно
быков выкормить - по пять центнер. Не меньше ста тысяч заработаешь.
- Заманивать мастера... - не поверила Ленка. - Набрешете - кобель не
перепрянет.
- Пишу расписку, - с ходу предложил зоотехник. - Если Николай при
сдаче получает меньше ста тысяч, я доплачиваю из своего кармана. Писать?
- Чего это ты добрый такой? - спросила Ленка.
- Я не добрый, я считать умею. Не выйдет сто тысяч, доплачу. Но... погрозил он. - Если будет выше, то все, что сверху, отдашь мне. Вторую подпись тоже поставь. Ясно?
Такой поворот Ленке не понравился, она поглядела на мужа вопрошающе.
Николай лишь сидел и вздыхал, слушая зоотехника да жену. Он понимал, что взнуздывают его и хотят запрячь, а потом придется везти. Не хотелось.
Наработался он за жизнь. Наломался.
А деньги что... Денег, если припомнить, было и перебыло в руках. Но
проку от них? Не денег хотелось - покоя. И потому ответил он зоотехнику
прямо:
- Не пойду. Ищите других, помоложе.
И, провожая гостя на волю, к машине, повторил еще раз:
- Не пойду. Лишь из больницы. Не оклемался. Врачи велели полегче
тянуть.
Вечерний автобус из райцентра прогудел у амбаров и покатил на Вихляевку. Видно, дорога совсем обсохла.
Николай с Ленкой гостей не ждали, а они уже были рядом, пройдя от
автобусной остановки задами, через гумно.
Стукнула дверь, и объявились. Старшая дочь Анна шагнула через порог:
- Хозяева дома? Живые? Здорово дневали!
За спиной ее, возвышаясь над матерью, стоял Артур, без шапки, черные
волосы до плеч.
- Здравствуйте, - тихо промолвил он.
Николай поднялся навстречу. Ленка заохала, выбираясь из кровати.
Упреждая вопросы, дочь объявила:
- Я тем же автобусом - назад, шофер скоро подъедет. Привезла вам
сыночка, пусть перебудет хоть месяц. Иначе в тюрьму посадят.
- Языком болтаешь... - хмуро проговорил Артур, подсаживаясь к печке.
Курточка на нем была легкая, а под ней - тонкая футболка с портретом девки
ли, парня с длинными волосами.
- Замолчи! - возвысила голос Анна. - Спасибо тетке Таисе, ее Лешка - в милиции, передал. На хутор его отправьте, к дедам. Взорвали киоск
у армян.
- Ты знаешь?! Я его взрывал?!
- Замолчи! Тот вечер от тебя и вправду гребостным несло, какой-то гарью.
А раньше мопед украли.
- Я украл? - зло спросил Артур.
- Замолчи! Тягали-тягали с этим мопедом. Потом с мотоциклом. Участковый замучил. То подрались возле клуба с чеченами. Тетка Таиса так и
сказала: тюрьма по нем плачет. Пусть на хуторе перебудет месяц-другой.
- Ага... Буду я тут два месяца сидеть... Жди... - угрюмо пообещал Артур.
- Замолчи! Будешь сидеть.
Толком и не успели поговорить. Лишь собрали дочери картошки, луку да
сала, как засигналил автобус, и она уехала.
Артур в хлопотах участия не принимал. Как сел у печки, так и сидел.
Николай внука жалел, но с горечью понимал, что на хуторе тот долго не
просидит, хорошо, если выдержит неделю-другую. И запылит. А там, в
райцентре, снова те же дружки, те же дела. И днем раньше, днем позже, а
тюрьмы не миновать. Нынче вывернулись - завтра попадутся. Посадят, и
сгубится там навовсе. А жалко... Так жалко... Виделся внук маленьким,
ласковым. Он и сейчас был неплохим. В больницу к Николаю ходил, печенье
