Мать снизу кричит:
- Упадешь, Миша, куда забрался?
А Яшка брат голубей стреляет из деревянного ружья. Пукнет раз - голубь. Еще пукнет раз - еще голубь. Штук десять напукал. Повесил на веревочку и давай этими голубями Мишку по голове бить.
Рассердился Мишка, хотел было Яшку ударить, а перед ним солдат с ружьем.
- Нельзя здесь лежать!
Собаченка мимо прошла, обнюхала воздух. Поглядела в дверь, пошла на цыпочках дальше, Вышел мужик без шапки.
- Ты чего, мальчишка, зябнешь?
- Спать, дяденька, больно хочется.
- Куда едешь?
- В Ташкент мы с Сережкой, а он потерялся.
- Иди в третий класс, - уснешь.
Зашел Мишка в третий класс, а народу в третьем классе наступить негде. Кучей так и лежат. Пар над ними, словно в бане, а в пару этом слышно: плачут, плюют, сморкаются. Старик ползет, будто рак - задом наперед. Его ругают, а он ползет.
- Куда тебя черти несут?
Задел Мишка ногами за чью-то голову, напугался. Поднялась голова, как крикнет:
- Чего ходишь тут?
- Сережку я ищу.
- Жулик, наверное, ты!
Кто-то еще закричал.
- Выгоньте его - украдет.
Поползал Мишка в одной стороне, а Сережки нет. И в другой стороне - Сережки нет. Будто в воду канул! Не искать нельзя: вместе уговаривались. Сунулся Мишка в последний уголок, а Сережка скукожился там да и спит.
- Эй, ты, пропадущий!
Открыл глаза Сережка - не поймет. Будто Мишкин голос, будто не Мишкин. Лицо будто Мишкино, а голова будто не Мишкина. Опять Мишка за руку дернул.
- Проснись! Я это, насилу разыскал. Ты зачем убег с того места?
- Боязно там.
- Эх, боязно! Чай не в лесу. И меня не послушал. Хорошо я не бросил искать. Остался бы один - не больно гожа. Разве можно так делать? Дурал! Уговорились вместе ехать, надо держаться.
Шмыгнул Сережка носом от обиды, глаза кулаком потер.
- Ну, ладно, не плачь, я не сержусь. Вперед только так не делай. Ты маленько спал?
- Есть я хочу.
Мишка тоже есть хотел. Облизал губы языком, подумал:
- На моей шее будет сидеть.
Вслух сказал:
- Какой ты чудной, Сережка, терпеть не умеешь! Где я возьму хлеба теперь! Приедем в Ташкент, наедимся. Мало будет тебе, свою долю отдам. Разве мне жалко.
А у самого в мешке кусочек травяного хлеба из дому: утаить хотел. Товарища жалко, и себя не хочется обижать. Он, ведь, Мишка, хлопочет везде, ему и пищи больше надо.
Припомнил уговор - пополам делить - рассердился. Связал уговор по рукам и ногам - лучше бы не уговариваться. Вытащил кусочек, нехотя отломил немного.
- На, после отдашь. Теперь на тебе два куска моих. А где у тебя сумка с лаптем?
- На том месте осталась.
- Дурак! Во что теперь хлеб положишь?
Сережка отвернулся.
- Я не поеду в Ташкент.
- Зачем?
- Далеко больно.
- А домой как пойдешь?
- Дойду потихоньку.
- Иди, если не боишься. А таких товарищей я не люблю, которые пятятся. То ехать, то не ехать...
Долго молчали.
Кто-то кричал во сне, окутанный паром.
- Пошел, пошел! Наш поезд пошел!
Рядом мужик поднялся с огромной всклокоченной головой и тоже кому-то сказал:
- Все умрем! Ноги пухнуть начали у меня.
Представился Мишке Ташкент невиданный и два мешка с кусками. В одном мешке - белый хлеб, а в другом мешке - черный хлеб. В третьем мешочке - пшеница - фунтов десять. Это на семена. А пшеница, не как наша. Крупная! Глядит Мишкина мать в два мешка, от радости плачет.
- Ах, Миша, Миша! Какой ты хороший, сынок, заботишься об нас. Ляг маленько, усни. А вы, ребята не шумите.
Открыл Мишка глаза невидящие, опять закрыл.
Не знай, по крыше кто ходит, не знай, дождик шумит. Ладно, наплевать, спать больно хочется. Утром завтра можно узнать хорошенько. А вверху под самым потолком дерево качается сучками вниз. Запрокинулась назад Мишкина голова, а дерево яблоками увешано. Большие яблоки, по два кулака. Упало одно, прямо на Мишкину голову, а Мишке повернуться даже лень, руку за яблоком протянуть не хочется.
- Ладно, наплевать, спать больно хочется...
У Сережки во рту нехорошо.
С'ел он кусочек, еще больше раздразнился. Вылизал десны языком, начал ногти грызть. Кишки так и ворочаются, инда саднит все брюхо. Увидал, спит Мишка, стал Мишкину сумку ощупывать.
- Нет ли хлеба спрятанного?
Нащупал кружку, подумал:
- Хлеб!
Обрадовался и напугался:
- Эх, проснется Мишка! Либо побьет, либо скажет: "как тебе не стыдно? Взял я тебя за хорошего, а ты жуликом заделался".
Держит Сережка Мишкину кружку в мешке, думает:
- А если я не весь с'ем?
- Все равно грех.
- Чай я не нарошно: есть хочется.
- Бери, если не боишься.
Запутались Сережкины мысли: и взять и не взять. И есть хочется и перед товарищем стыдно.
Подошел тяжелый сон, начал Сережкину голову нагибать, Сережкино тело укачивать.
- Спи!
Долго боролся Сережка с тяжелым сном. Глаза открывал, головой встряхивал, руками судорожно ощупывал кружку в мешке.
- Есть больно хочется...
- Спи! Завтра наешься.
Положил тяжелый сон Сережкину голову около Мишкиных ног, во рту стало тепло и покойно. Ласковый голос сказал:
- Не надо воровать, терпи маленько...
7.
К утру подали поезд ташкентский.
Поднялись мужики с сундуками, поднялись бабы с ребятами. Вскинулись мешки на плечи, загремели ведра, чайники, самовары. Выгнулись спины мужицкие, растрепались головы бабьи; мокро под рубашками.
Повалили...
- Стой!
- Чей мешок у тебя?
- Милиция!
Воет баба над пропавшим мешком, машет кулаками мужик.
- Стой!
Оторвался с кожаной лямки сундук
- Грох!
Полетели два мужика через сундук
- Грох!
Повалили...
Не река сорвалась в половодье - народушко прет со всех сторон, со всех концов. Из канав вылезли, из-за стен выползли - босые, рваные, дождями промытые, ветрами продутые.
- Не мешай!
Захрупали крыши вагонные под сотнями ног. Заревела темнота предутренняя сотнями голосов. Тяжело дышат мужики, отдуваются. Руки дрожат, ноги дрожат, глаза от страха выворачиваются.
- Не мешай!
Баб подсаживают, сундуки кидают, мешки кидают, ребят на руки бабам кидают. Храпят, задыхаются.
- Не поспеешь!
- Товарищ, товарищ, это баба моя!
- К черту?
- Какое полное право?
- Гони!
- Ива-а-ан!
- Ах, сукины дети!
Тащит Мишка Сережку перепуганного, ныряет под вагонами, стукается головой о колеса
- Скорей!
А двери вагонные высоко. А Мишка с Сережкой не достанут до вагонных дверей, никак не залезешь. И ухватиться не за что.
- Дяденька, подсади!
Воронкой вертятся мужики с бабами, топчут, мнут, к дверям не подпускают.
- Лезь на крышу!
- Чайник где?
- Товарищи, чайник наш!
- Рраз! - по зубам.
- Жулик!
- Бей до смерти!
Обежал Мишка вокруг поезда два раза - никто не подсаживает. Что делать? А мужики верхом садятся на буфера, и бабы верхом садятся. Девки лезут, ноги по-мужичьи раскорячивают. Значит, можно тут. Вскочил Мишка верхом на буфер, кричит:
- Лезь сюда!
А Сережка не влезет.
- Давай подсажу!
- Упаду я тут.
Здорово рассердился Мишка, даже зубы стиснул.
- Крепче держись!
Ухватился Сережка обеими руками за железную шляпку, глаза ничего не видят.
- Раздавит меня тут.
А рядом за стенкой солдат мужиков ругает:
- Марш отсюда!
Задрожал Сережка - ни живой, ни мертвый.
- Батюшки!
Мишка шепчет ему:
- Молчи, молчи, он не видит нас. Не кашляй!
- Руки не держатся.
- Брось говорить!
- Мишенька, миленький, упаду.
Тут Мишка совсем рассердился.
Плюнул под буфер, сказал:
- Падай, я один поеду...
Замолчал Сережка, а солдат Сережкину голову увидал.
- Кто тут?
Влопались.
- Слезай!
Ничего не поделаешь.
Или слезай, или говорить начинай. Мишка вступил в переговоры.
- Это, товарищ красноармеец, мальчишка из нашей деревни со мной едет.
- А ты кто?
- Лопатинский я, Бузулуцкого уезда. Еду за хлебом в Ташкент.
- Показывай документы!
- Пашпорт?
- Я тебе дам пашпорт!
А другой солдат кричит позади:
- Тащи в орта-чеку!
Екнуло Мишкино сердце:
- Достукались!
Сережка - ни живой, ни мертвый.
Схватил солдат его за руку - инда в плече дернуло.
- Сопливые мальчишки! Транспорт только уничтожаете...
Вот тебе раз! Поехали за хлебом в Ташкент, попали в орта-чеку. А орта-чека, не иначе, судить будет. Слыхал Мишка такое слово от мужиков - не больно хвалили. Если солдату сунуть маленько - денег нет. Плакать нарочно - не поверит. И поезд уйдет. Вертится Мишкина голова с разными мыслями ничего не придумаешь. Увидал - Сережка хнычет, на хитрость пустился.
- Чего же ты нюни распустил? Чай, нас не в тюрьму повели. Разберут, откуда мы такие - отпустят.
Потом солдату ласково сказал:
- С нашим братом нельзя иначе. Все мы лезем, куда не надо...
Молчит солдат.
- Товарищ красноармеец, нельзя ли нас двоих пропустить? Мы голодающие.
