С песчаных отмелей то и дело поднимались глухари и тетерева. И все они держали направление к Моховому болоту, куда Георгий много раз ходил с матерью по бруснику, где пережил, будучи малышом, немало страхов от шума взлетавших из-под самых ног больших, тяжелых птиц. Теперь ему все было ясно. Он свернул с тропинки и лесом, напрямик, пошел к заветному болоту, поросшему кудрявым карликовым соснячком, с трудом пробиваясь через густую, дремучую урему и завалы мертвых деревьев, поверженных бурями.
Домой он вернулся с тяжелой ношей. Он весь бы увешан птицей. Глухари и тетерева, связанные попарно, были перекинуты через плечи, висели на поясном ремне, мешая идти. Усталый, вспотевший парень еле передвигал ноги, но на сердце у него было легко и радостно.
- Ай, вот как! Много набил, - говорил отец, помогая сыну снимать добытую дичь. - Шибко ладно. Так-то хороший охотник будешь.
- А Семен что принес? - первым делом спросил Георгий отца.
- Семен не пришел, замешкался где-то.
- Ладно ли что с ним?
- Придет. Далеко ходит. Глухарь увел, косач увел. Много принесет.
Старший сын вернулся очень поздно, в потемках. Его сетка была пуста. Не отвечая на вопросы отца, он разделся, со злобой взглянул на Гошкину добычу, отказался от ужина и сразу лег спать.
С этого дня Георгий постоянно был с удачей, а Семен возвращался из лесу налегке и все жаловался на отсутствие птицы.
- А Гошка где берет птицу? - спрашивал отец.
- Гошка-то счастливый. Мама говорит, он в рубашке родился. Как не повезет так-то.
- Птица разве сама на ружье к Гошке лезет? Неправильно говоришь, Семен! У счастья нет ног, счастье к людям не прибежит. Его надо искать. А как искать? Думать надо, шибко думать. Гошка лучше думает. Лес большой ведь. Без ума пойдешь - только ноги намнешь... Пошто задираешь перед Гошкой нос? Зачем корчишь из себя большака? Надо вместе с Гошкой ходить, надо учиться у Гошки, Ты идешь в лес все одно что приезжий гость. Гошка идет в лес как хозяин и как работник.
Ничего на это не ответил Семен отцу.
И по-прежнему один измерял лес в треугольнике между двух рек и скалистым горным хребтом.
Какое постылое это место стало для Семена!
Наступила глубокая осень, пора добычи пушного зверя. Оделись в белые шубы леса, полегли травы под мягкими одеялами, выстроченными лапками зайцев, лисиц, куниц, белок, горностаев. Яков Тимофеевич съездил в Глухариное стойбище и привез из своего колхоза выращенных в питомнике двух собак - лаек Звонкого и Стрелу, пополнил боеприпасы.
Вечером, накануне выхода на промысел, когда отужинали и погасили лампу, в доме долго еще не спали. Посредине избы топилась железная печка. Семен и Георгий лежали на кроватях. Звонкий, Стрела и свой домашний одряхлевший пес Хриплый были у порога и, положив головы на лапы, казалось, прислушивались к голосу старика Векшина, говорившего с полатей. Старик сообщил, что завтра будет большой праздник, охотники со всего края пойдут искать мягкое золото: шкурки белок, куниц, песцов, соболей.
В Глухарином в правлении колхоза Векшин сказал: "Нынче мы дадим в три раза больше мягкого золота". Это записали на бумагу. А в бумаге он расписался. Три раза поставил "Векшин".
- Нас ведь трое: Яков, Семен, Гошка. Вон как! - пояснил он.
Старик слез с полатей, положил в красную, раскаленную печку, дышащую жаром, несколько полешков и снова забрался наверх, под потолок, где обжигало уши, как в бане.
- Вы не забыли, сынки, - продолжал он, - я говорил вам про большую книгу. То "лесная книга". Ее составили наши люди, деды и прадеды. Она передается из рода в род, от охотника к охотнику. Кто не знает этой книги, тот выходит в лес как слепой. Куницу ему не видать как своих ушей, его обманет даже зайчонок, родившийся нынешним летом. Вот какая это книга!
Старик на минуту притих, прислушался.
В избе отчетливо раздавался храп. Не сильный, а так, ровный, спокойный.
Старый охотник рассердился:
- Семен, Гошка, вы спите? Кому я говорю? Кому науку даю?
- Нет, нет, не спим!
- Что ты, тятя!
- А кто храпит?
- Это пес, Хриплый. Разморило его у печки-то.
И верно. Спал Хриплый, растянувшись на полу. Яков Тимофеевич успокоился.
- Старый стал мой пес. Плохо слышит. Вот и спит.
Потом он начал рассказывать детям о повадках пушных зверей, где их искать, как добывать. Страницу за страницей раскрывал "лесную книгу".
А на другой день в пестром, пегом лесу, куда вышли по морозцу трое Векшиных с собаками на сворках, Яков Тимофеевич сказал:
- Теперь начнем. Вот какая книга! - И он очертил рукой в воздухе полукруг; перед ним были заснеженные поляны, островки ельника, кусты ольховника. - Хорошо! Ночью-то как раз снежок выпал. Удача будет.
На небольшой прогалине старый охотник остановился. На снегу, искрящемся, точно сахарный песок, были отчетливо видны не крупные и не мелкие следы: две продолговатые вмятины рядышком и две, почти круглые, стрелкой впереди, потом опять и опять две вмятины вместе и две впереди, напоминающие букву "Т" вверх ногами.
- Чьи это следы? - поглядывая на сыновей, спросил Яков Тимофеевич.
Георгий улыбнулся и устремил глаза на брата.
- Заячьи, - сказал тот. - Не знаю, что ли?
- Верно, Семен, - заключил отец. - Зайчишко прошел, косой. Тихонько прошел, не торопился. Где-нибудь тут он, недалеко ушел. Сейчас мы его найдем. Наш будет.
Старик Векшин спустил с поводка свою рыжеватую собаку, рвущуюся по следу, и подбодрил:
- Хриплый, возьми! Давай, давай... Гони его сюда.
Пес перебежал полянку, покрутился возле мелкого осинника, потом углубился в ельник. А через несколько минут послышался его визг, а затем задорный, настойчивый лай. И, хотя лай удалялся и становился чуть слышным, Яков Тимофеевич заявил:
- Скоро сюда косой придет. Тут у него лежка. Круг сделает и придет. По старому следу пойдет.
Старик расставил сыновей цепочкой вдоль прогалины, сам отошел в ее конец и тоже приготовился.
И действительно, лай снова стал приближаться. Хриплый уже не спешил, не горячился. Он уверенно шел по горячему заячьему следу, взлаивая, давая знать о себе.
Вскоре зайчишка выбежал на край елани, приподнялся на задних лапках, вытянул шею, повел ушами, прислушиваясь, оглядываясь. А когда увидел направленные на него три ружья и двух собак, вздыбившихся на поводках, страшно перепугался, припал к земле, но тут же, видимо, сообразил, что так делать не годится, приготовился к отчаянному прыжку, собрав все свои силы. В это время раздался выстрел и эхом плеснулся в сухом, морозном воздухе, загудел громовыми раскатами и заглох где-то в дальних перелесках.
Звонкий и Семен побежали к добыче.
Возбужденный, с пылающими щеками, Семен схватил беляка, торжествующе взметнул его над головой, потом прижал к груди, погладил пушистую шерстку и сунул в сетку.
- Нет, погоди! - остановил его отец. - Погоди в сетку класть. Ты про собак забыл. Задаром тебе Хриплый зайца гонял? Гляди, пес облизывается. Отрежь лапку, дай ему... Звонкому и Стреле тоже по лапке дай. Больше азарта будет у собак. Лесные порядки нельзя нарушать.
Собаки были спущены. Охотники углубились в ельник, Шли по мягкому, чуть запорошенному белой крупкой мху, снег лежал лишь на широких лапчатых ветвях деревьев, образующих внизу шатер, похожий на подземные выработки в шахтах, освещенных блеклым светом.
- Ну, а здесь-то кого мы будем искать? - спросил старый охотник сыновей, следовавших за ним по пятам. - Медведя, что ли, будем искать?
Георгий приметил хитринку в глазах отца и сказал в задор ему:
- А что косолапому делать тут?
- Как что?
- А где он гойно1 устраивать будет, берлогу-то? Медведя надо искать в горах, в Каменном хребте. Кроме белки, тут никого нет.
- Пошто нет? А птица?
- Птица - она как самолет: ей простор нужен. Как она взлетит здесь? В ветках запутается. Тут только белке можно жить, бегать, взбираться на деревья. Тут вон и шишек еловых полно. Живи да жирей, шерстку-то бархати.
Глаза у Якова Тимофеевича потеплели.
- Гошка, ты молодец! У тебя есть охотничья сметка. Хорошо соображаешь. Без этой сметки человеку в лесу делать нечего... Тише, чу!
В стороне, слева, послышался лай. Сначала редкий, неуверенный, потом частый, задорный.
- Это Звонкий лает, - заметил Георгий, - на белку.
- Всяк из-под своей собаки бьет, - заявил Семен, словно опасаясь, что кто-то другой воспользуется зверем, облаянным его псом.
- Это тоже лесной закон, - подтвердил Яков Тимофеевич. - Нельзя брать из-под чужой собаки ни птицу, ни зверя. А взял - все равно что украл. У охотника должна быть чистая совесть... Ступай, Семен. Белку бей в голову. Дробинкой бей, из вкладыша. Шкурку нельзя дырявить.
Когда старший сын скрылся за деревьями, отец сказал младшему:
- Семен-то в азарт входит. На елани я нарочно поставил его с краю. Знал, что косой на него выбежит. Он убил, задорнее стал. Так-то охотником будет. А то говорит: "Скучно здесь на стану. В Глухариное поеду. Либо в колхоз, либо в библиотеку". Жалко мне отпускать Семена. В нашем роду все охотники были. Какой толк в конторе сидеть, бумагу марать!
