но погибнуть, — уж если судьба пропасть, так пропадёшь всенепременно! — а всё же перед погибелью хоть немного побарахтаться. И вот я остался один в готовом разрушиться доме, с ясным, холодным и отчётливым сознанием в уме, что переживаю сильное землетрясение, и что землетрясение это, по всей вероятности, смерть.
Слово «трястись», казалось бы, слово довольно определённое: «трясётся» значит «быстро колеблется вертикально, сверху вниз». Но для землетрясения такого определения мало. Землетрясение является трясением только в первой своей атаке, когда подземный удар приближается, но ещё не разразился. Вы чувствуете под ногами дрожь; от неё начинают дребезжать стёкла в окнах, подпрыгивает посуда на столе. Только что вы подумали, что, вероятно, по улице провозят тяжёлую кладь, или тянется артиллерийский обоз, только что собрались обругать архитекторов и хозяев, зачем строят такие шаткие дома, — как вас оглушает неистовый стихийный вопль рассвирепевшей матери-земли… Да! вопль, рык, пожалуй, стон, но непременно звук, связанный с понятием о живом существе. Это не стук, не грохот, не гром, не рёв морской бури, не пушечный залп, не рокот горного обвала, но живой голос, пугающий вас прежде всего именно своей жизненностью. Более всего он походит на крик огромной толпы — злобный или радостный, всё равно: когда кричат десятки тысяч, разница теряется; толкаясь в толпе под Ходынкою, во время знаменитой катастрофы 1896 г., я думал. что слышу «ура», а это вопили в десяти саженях от меня попавшие в давку люди. Помню ещё: смотрел я зверинец, с великолепным подбором медведей. Их было штук шесть. Вдруг они из-за чего-то перегрызлись и мгновенно наполнили дощатый балаган зверинца свирепым рыком. Это был, пожалуй, из всех звуков наиболее похожий на вопль землетрясения. Жизненность этого вопля такова, что, когда я услышал его впервые в Тифлисе, я подумал сперва, что на улице разыгрывается какая-нибудь армянская манифестация. Я был занят, писал что-то… вдруг — ррр… Изумлённый вскакиваю от стола, и первым моим словом было: это что ещё за безобразие?! Но в ту же минуту на голову мне посыпалась штукатурка, заставившая понять, что дело идёт не о безобразии, а о несчастье.
Раз вы услыхали страшный голос земли, вас уже не трясёт, но шатает колебания происходят не сверху вниз, а из стороны в сторону, продольными взмахами слева направо, справа налево. Сравнить это опять-таки не с чем. Некоторые пробуют сравнить с качкой при хорошем шторме. Нет, это не то. Мне случалось выносить сильные качки. Не говоря уже о том, что они не возбуждали во мне никакого ужаса, а были только любопытны, самое ощущение нетвёрдости пола под ногами — иное. Как бы ни были сильны размеры качки, она всё-таки качели: размах вверх, стремительное падение вниз. И это совершенно регулярно: секунда на взлёт, секунда на нырок. У вас захватывает дух, вам трудно стоять на ногах, но вы не теряете головы: вы очень хорошо понимаете, что с вами делается, и за какую верёвку вам надо ухватиться, чтобы не полететь кубарем по палубе. Когда же землетрясение начинает шатать дома, у вас в голове начинается страшный сумбур; этого избежать не может самый хладнокровный человек. Дело в том, что тут нет последовательных нырков и взлётов, порядок которых можно и должно сознавать и к которым можно приготовиться. А просто так: вас, положим, неожиданно опрокинуло спиною на стену; пребольно ударившись о неё, вы, однако, рады, что нашли, хоть со вредом для собственных костей, точку опоры. Но едва обрадовались, вы уже не стоите, а сидите на полу, он же из ровного стал круто покатым; стена из-под вашей спины ушла, и вы едва догоняете её своим затылком. В то же время вы видите, как на вас надвигается противоположная стена со всеми её картинами и канделябрами; они пляшут на своих гвоздях, готовые сорваться. Вы закрываете глаза в сознании, что ещё мгновение — и вы покойник, но вас перешвыривает в угол, совсем вами неожиданный. Вы бросаетесь прочь из угла, потому что чувствуете, как его стороны стремятся одна к другой, как он из прямого готов сделаться острым, сдавив ваше тело на все градусы своего сокращения. С невероятным усилием держаться на ногах, в счастливый промежуток страшной тряски, вы выскакиваете на лестницу и не отдаёте себе отчёта: что это? никак я уже внизу? когда же Бог помог? Видите позади себя пляшущие ступени, рухнувший карниз, обломанные перила… Всё это переживается, чувствуется, думается, исполняется в срок нескольких секунд.
В Тифлисе, где был мой первый дебют по землетрясениям, меня учили: если Σεισμός застигнет вас в доме, надо немедленно стать в дверях или на подоконнике: окна и двери якобы разрушаются последними из составных частей дома. Может быть, это и так, но самая хорошая теория весьма часто оказывается трудно приложимою на практике. Я только что, повинуясь тифлисскому совету, выбрал себе пункт спасения в выходных дверях, как вдруг, на счастье своё, взглянул вверх и увидал, что над головою моею дрожат готовые обрушиться ступени и перила парадной лестницы. Я забыл всякую теорию, отложил в сторону все спасательные затеи, кроме быстроты своих ног, и в два прыжка очутился на улице.
Шатания земли замерли; остался только лёгкий трепет. Переулок гудел стонами и воплями; бежали мужчины без шляп, без сюртуков, растерзанные женщины, — кто в чём попало. Константинопольские дамы дома не стесняются туалетом; измученные жарою, они по целым дням валяются в своих тёмных спальнях, причём, разумеется, заботятся об одном — как можно более облегчить себя от одежды. Так как землетрясение приключилось немного позже полдня, поистине палящего, то легко представить, в каких наивных костюмах застало оно и выгнало на улицу злополучных красавиц Перы и Галаты. В саду Aux petits champs, куда сбежалось спасаться общество Перы, самыми приличными дамами оказались горничные, продавщицы из лавочек, магазинов, кельнерши пивных, то есть женщины служащие, обязанные с раннего утра быть одетыми. Что же касается барынь… право, мудрено придумать художника, который бы рискнул утешить публику точным изображением их группы в первые минуты по землетрясении. Наконец, нашлись решительные люди, сжалились над конфузом бедняжек: вошли в ещё трепещущие и готовые рухнуть при следующем подземном ударе дома, набрали пледов, платков, манто, первых, какие под руку попались, и прикрыли горемычных «Ев поневоле».
Горничную нашего отеля угораздило свалиться мне на руки в глубочайшем обмороке, и мне, попав в рыцари тоже поневоле, пришлось удирать из узкого и опасного переулка, спасая не только свою собственную особу, но и волоча добрых пять пудов бесчувственного тела. Это, конечно, значительно задерживало мою
