Молчала мать. И Яринка вся горела от жгучей тоски, от сухих слез. И голос ее усох.
Потом она тихо прилегла на нары рядом с матерью и с какой-то тоскливой болью во всем теле прижалась к ней.
- Мамочка! - зашептала с молитвенной страстью. И, поднявшись на локоть, стала целовать материнскую прохладную щеку. - Мамочка, ох какие вы, какие!..
София повернулась к ней лицом и обняла.
- Доченька моя!
И они обе понимали друг друга.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой интриги караются большими
убытками, живоглоты остаются ни с чем, Иван Иванович раздумывает о
мезальянсе, Македонский теряет своего Буцефала, а Ригор Власович
выбивает шпагу из рук противника
У нас в селе новость за новостью. Как в классическом романе: живут себе люди размеренно и тихо, не замечая течения времени, и - и вдруг!.. Происходит какое-то событие, что всколыхнет весь застывший мир, разожжет страсти, столкнет кого-то друг с другом - и вот вам нужный конфликт! И начинается такая кутерьма, что автору не хватает страниц, и вот тебе "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя", "Десять лет спустя"...
Ну, конечно, страсти наши мельче. Разве наш поп отец Никифор похож на кардинала Ришелье или на его преемника Мазарини? А вот какая-никакая миледи может найтись и у нас и наплетет таких интриг, что разнесут палками не одну шибку, да не из какого-то там - бемского стекла. Или еще какую-либо шутку выкинут... И убытки вырастают, если по ценам двадцатого года, не в один десяток миллионов!..
Так вот, в среду проснулась наша ближайшая соседка София Корчук в хорошем настроении - за два дня вместе с наймитом Степаном скосила и связала полделянки ржи, - отворила ворота, пропуская подводу, и... ой, горюшко!.. ой, живоглоты!.. все ворота, как у девки, щедрой на ласки, измазаны дегтем!.. Едва чувств не лишилась бедная вдовушка возле собственного тына. Хорошо еще, что наймит, не мешкая, те ворота снял с петель и занес за хлев. Но что это за двор без ворот?..
Нашли тут же в бурьяне и квач с черепком из-под дегтя. Итак, правосудие имело уже и вещественные доказательства. Оставалось только привести приговор в исполнение. Но над кем? Здесь выручила юридическая присказка: "Было бы дело, а человека найдем!"
Схватила София квач и побежала почему-то к теще мужниного брата бабке Секлете.
И случилось так, что как раз в это время та готовила во дворе крошево для поросенка. Подошла к ней София очень тихо, так что бабка - сама потом рассказывала - не успела убежать, хотя внутри у нее все оборвалось.
- Будьте здоровы, бабушка! - сказала София, пристально глядя на Секлету и держа руки за спиной.
- Ходи и ты здорова! - тихо ответила бабка, не поднимая глаз. София потом объясняла - это потому, что Секлета, бесстыжая, у пса очи взяла взаймы.
- И что бы это вам глаза от меня прятать? - София бабке.
- А с чего б это я на тебя глазела? Иль ты икона святая?
- Да уж святая иль не святая, да не черноротая!
- Да о ком бы это? Не о дрянной ли дочке твоего батьки?
- Нет, это вчера батюшка так сказывали про одну просвирницу, что прибегала к нему на добрых людей наговаривать!
- Бре-е-шешь! - бабка даже нож выпустила из рук.
- А я и сама примечала, что давно вам во рту сажу не чистили! Что рот у вас как у кобеля!
- Бре-е-ешешь! - завопила Секлета от такого злостного наговора. И высунула язык - к унижению Софии.
А Софии только того и надо было: не успела бабка и глазом моргнуть, как та клятая лахудра - это так Секлета про Софию - заткнула ей рот квачом. По подбородку стекает деготь, а старуху как заклял кто - воздела руки к небесам, не шевельнется и караул не крикнет.
А София тем временем схватила коромысло и давай молотить по горшкам и кринкам, что висели на колу.
- Это вам за мои кривды! За вашу обдираловку! За позор! Не Корчучка я больше! Не родня я вам! Побила горшки*. На черепки! Вот! Вот!
_______________
* П о б и т ь г о р ш к и - рассориться.
А бедолага Секлета, выплюнув наконец квач, и вправду стала черноротой, но от бессилья и гнева лишь ругалась, разбрызгивая изо рта деготь.
София так разошлась, что в тот же день решила стать на рушник.
Вот представляется мне, как Степан везет к попу ярку и пять целковых - договариваться о срочном венчании. А как трудно найти в жатву двух парубков в шафера! Подружек не будут приглашать - замуж выходит вдова.
На венчание сбежится всего с десяток ребятишек, да и те будут боязливо жаться в притворе...
Будет бубнить жиденьким тенорком отец Никифор что-то из евангелия, София от гнева не станет прислушиваться, только будет бегло поглядывать на серьезное, неподвижное лицо Степана. Будет очень благодарна батюшке, что не затянет службу. И на вопрос, добровольно ли выходит замуж, не оставит ли мужа своего в беде или болезни до самой смерти, твердо ответит - да. И причастие примет благоговейно, со страхом, и замрет от страха и священного трепета, когда батюшка наденет ей и Степану на кончики пальцев кольца, и поменяется ими со Степаном.
"Венчается раб божий Степан рабе божьей Софии... Венчается раба божья София рабу божьему Степану..."
Вот-вот произойдет то, что снимет с нее вдовство, оговор, зависть. Не будет таиться она ни с лаской своей, ни свободой своей... Вот сейчас... сейчас...
"В знак взаимной любви и преданности поцелуйтесь..."
Уже затекли руки у шаферов. Железный позолоченный венец легонько касается ее головы.
Но и этому настанет конец. Отец Никифор свяжет их руки платочком и трижды обведет вокруг аналоя. Все... Теперь этот чернобровый, розово-смуглый парубок - не стыд ее, не грех вдовий, а законный муж, ее собственность. Теперь уже не только работящие руки, а и душа его, тело его, сила его мужская будут принадлежать только ей. И никому больше!
Представляю, как смотрит теперь на своего мужа София. С нежностью, но с какой!.. Со строгой лаской хозяйки, влюбленной в свое добро. И я, мол, буду принадлежать тебе. Но только для того, чтобы ты не воровал себя от меня, чтобы верил в наше равенство, чтобы тебе хотя бы мерещилась твоя власть надо мной...
А это уже я, учитель Иван Иванович, говорю тебе: ой, Степан, Степан, знаешь ли ты, что такое мезальянс?.. Ну конечно, не знаешь. Ты только в песнях слышал, что существует "неровня".
...Зря просить отца и маму
За меня не отдадут...
Но, гляди ж, отдали. Тебя за нее. Но ты тоже неровня. У тебя ни кола ни двора, ты - примак, а в приймах, как знаешь, и пес хвоста лишился... В приймах, братец, вместо подушки на венике спишь, кошку на "вы" величаешь...
Вот какие у нас на Украине приймы, голубчик... И хотя новый закон о браке и гарантирует тебе право на половину имущества, но село не признает за тобой этого права, испокон веков так - в приймах жена госпожа и всему голова! Разве что с первых же дней супружества так взорвешься, чтоб она сама в бурьян пряталась. Но все это зависит от нее: слабая характером покорится, а иной - палец в рот не клади... (по локоть руку отхватит!).
Ну что ж, живите, молодые, я желаю вам счастья. Пусть хата полнится добром, а амбар зерном. Пускай простодушный аист, возвращаясь из теплых краев к своему колесу на клуне, сбрасывает вам на печь писклявые подарки, то-то кутерьма будет!.. Пускай корова телится лишь телочкой, пусть кони ваши будут справны и пусть лиходейский глаз конокрада минует вашу конюшню! Ну, что еще можно пожелать мужику?..
И еще одна новость на селе. Вы знаете Петра Македона, у которого жинка хроменькая? Да его все знают. Был он сиротой и сызмала батрачил у Бубновского. Старый пан как-то шутя окрестил его Македонским. Крестьяне хотя и не знали, что это за важная птица такая, но кличку подхватили и очень этим тешились. Бывало, детишки встретят Петра и донимают: "Эй, пан Македонский, вон у вас коза соломенную стельку жует!.."
Неразговорчивый, белесый, с воловьей силой, рослый парень не очень-то и сердился за это. Да и как сердиться наймиту? Ходил Петр неженатым лет до тридцати. Кто пойдет за бобыля? Даже наймички и те стараются найти хозяина.
Но вот приглянулся он Парасе хроменькой, тоже сироте, но с хатой и огородом. И красивая была девушка, белолицая такая и чернобровая, веселая и лукавая, только в детстве - надо же такое - коленце выбила. Вот они как-то незаметно для всех и сошлись. Петра на войну не взяли, нашли изъян какой-то, и он, оженившись, начал с Парасей на печи воевать с германцем. За первый год пополнили они российские потери двумя казаками. А там и пошло. Полтора-два года - и дает бог Парасе двойню. По одному уже и родить стеснялась. И до того дошло, что Петр им счет потерял и, бывало, зовет своих: "А ну-ка, ты, с оборванными помочами..." - или: "Петрик... тьфу! Иваник... да нет... Эй, Парася, как во-он того кличут?.."
Чем они питались, те солдаты запасного полка, уму непостижимо. Летом цветов акации наедятся, калачиков, осенью - яблок из чужого сада, а то еще вишневого клея, и вы думаете - животами болели? Все на доброе здоровье идет, да и правду сказать, ледащему и вареничек повредит, а здоровяку и палка не помешает. А зимой - когда-никогда картошка бывает, иногда и капуста, чаще сидят просто тесным кружком, хлопают глазенками да сосут грязные кулачки.
