Рюмка у солдатки дрогнула и расплескалась. Она глядела в окно испуганными глазами.
– С нами крестная сила, – что это такое? Всем стало неловко. Водка приходила к концу, и вопрос состоял в том, потребуем ли мы еще и развернемся окончательно, или на этом кончим. Иван Иванович посмотрел на меня с робкой тоской, но у меня не было ни малейшего желания продолжать этот пир. Автономов сразу понял это.
– Действительно, не пора ли в путь, – сказал он, подходя к окну.
– Чать, на дворе-те дождик, – произнесла солдатка, глядя как-то в сторону.
– Нет. Облака порядочные… да, видно, сухие… Собирайся, Иван Иванович.
Мы стали собираться. Первым вышел Иван Иванович. Когда, за ним, я тоже спустился в темный крытый двор, – он тихо сказал, взяв меня за руку:
– А тот-то, долговязый. Вон у ворот дожидается. Я действительно разглядел Андрея Ивановича у калитки. Автономов с котомкой и своим посохом вышел на крыльцо, держа за руку солдатку. Обе фигуры виднелись в освещенных дверях. Солдатка не отнимала руки.
– Только от вас и было? – говорила она разочарованно. – Мы думали – разгуляетесь.
– Погоди, в другой раз пойду, – разбогатею. Она посмотрела на него и покачала головой.
– Где-поди! Не разбогатеть тебе. Так пропадешь, пусто…
– Ну, не каркай, ворона… Скажи лучше: дьячок Ириней все на погосте живет?
– Шуровской-то? Живет. Ноне на базар уехал. Тебе на што?
– Так. А… дочь у него была, Грунюшка.
– Взамуж она выдана.
– Далеко?
– В село в Воскресенское, за диаконом… Одна ноне старушка-те осталась.
– Ириней, говоришь, не возвращался?
– Не видали что-то.
– А живет богато?
– Ничего, ровненько живет.
– Ну, прошай!.. Эх ты, Глаша-а!
– Ну-ну! Не звони… Видно, хороша Глаша, да не ваша. Ступай ужо – нечего тут понапрасну.
В голосе деревенской красавицы слышалось ласковое сожаление.
За воротами темная фигура Андрея Ивановича, отделившись от калитки, примкнула к нам, между тем как Автономов обогнал нас и пошел молча вперед.
– Вы бы до утра сидели, – угрюмо сказал Андрей Иванович. – А я тут дожидайся!
– Напрасно, – ответил я холодно.
– Это как понимать? В каком смысле?
– Да просто: шли бы, если вам неприятно…
– Нет уж. Спасибо на добром слове, – я товарища покидать не согласен. Лучше сам пострадаю, а товарища не оставлю… Этак же в третьем годе Иван Анисимович. Ничего да ничего, выпивал да выпивал в хорошей канпании…
– Ну и что же?
– Жилетку сняли, вот что!.. Денег три рубля двадцать… портмонет новый…
– Ежели вы это насчет нас с Геннадием намек имеете, – заговорил Иван Иванович, торопясь и взволнованным голосом, – то это довольно подло. Это что же-с?.. Ежели у вас сомнение, – мы можем вперед или отстанем…
– Пожалуйста, не обращайте внимания, – сказал я, желая успокоить беднягу.
– Что такое? – спросил вдруг Автономов, остановившийся на дороге. – Из-за чего разговор?
– Да вот они все… сомневаются. Господи помилуй! Неужто мы какие-нибудь, прости Господи, разбойники.
Геннадий вгляделся в темноте в лицо Андрея Ивановича.
– А! долговязый господин!.. Ну что ж! – сказал он сухо. – «Блажен, кто никому не верит и всех своим аршином мерит…» Дорога широкая…
И он опять быстро пошел вперед, а за ним побежал трусцой маленький товарищ. Андрей Иванович несколько секунд стоял на месте, ошеломленный тем, что странник ответил ему в рифму. Он было двинулся вдогонку, но я остановил его за руку.
– Что это вам неймется, право! – сказал я с досадой.
– А вам хороших товарищей жалко? – сказал он язвительно… – Не беспокойтесь, пожалуйста. Сами далеко не уйдут…
И действительно, за последними избами на дороге зачернела фигура. Это был Иван Иванович, но один…
Он стоял посередине дороги, тяжело дышал и кашлял, держась за грудь.
– Что с вами? – спросил я с участием.
– Ох-хо! Смерть моя… Ушел … Геннадий-то… Не велит вместе идти… Велит с вами. Не поспеваю за ним.
– Сделайте одолжение. А дорогу вы знаете?
– Дорога пока большая. Да он где-нибудь догонит… Мы пошли в темноту… Назади тявкнула собака; оглянувшись, я увидел в темноте два-три огня деревни, которая скоро скрылась из виду.
Ночь была беззвездная, тихая. Горизонт еще выделялся где-то неясной чертой, блуждающей под облаками, но ниже клубилась лишь густая мгла, бесконечная, неопределенная, без форм и очертаний…
Мы довольно долго шли молча. Странник то и дело робко вздыхал и старался подавить кашель.
– Автономова-то не видно… – говорил он по временам и беспомощно вглядывался в темную ночь.
– Мы-то его не видим… Он нас видит, небось, – сказал Андрей Иванович зловеще и значительно.
Дорога казалась какой-то смутной полоской, точно мост, кинутый через пропасть… Все кругом было черно и смутно. Была или нет светлая полоска на горизонте? Теперь от нее нет и следов. Неужели так еще недавно мы были в шумной избе, среди смеха и говора?.. Будет ли конец этой ночи, этому полю? Подвинулись мы вперед, или это только дорога уходит у нас из-под ног, точно бесконечная лента, а мы все толчемся на месте, в этом заколдованном клочке темноты? И невольная робкая радость зарождалась в душе, когда впереди начинал вдруг тихо журчать невидимый ручей, когда это журчание усиливалось и потом замирало сзади, за нами, или ветер, внезапно поднявшись, шевелил чуть заметные кусты ивняка в стороне от дороги и потом опадал, указывая, что мы их миновали…
– Ну и ночка выдалась, – сказал Андрей Иванович, против своего обыкновения, тихо. – Дурак и тот, кого в этакие ночи нелегкая носит по дорогам. И чего, спрашивается, нужно нам? Поработал день, отдохнул, чаю попил, Богу помолился – спать. Нет, не нравится, вишь… давай по дорогам шататься. Это нам благоприятнее. Ноне, вот уж полночи, а мы и лба не перекрестили. Молельщики!..
Я не ответил. В голове Андрея Ивановича, очевидно, продолжали тянуться покаянные мысли.
– Мало нас бабы учут, – сказал он мрачно… – Не живется нам дома. А чего бы, кажись, и надо…
– А что, Автономова-то не видно? – раздался опять тоскливый голос маленького странника.
– Нет, не видать, – буркнул Андрей Иванович.
– Беда моя, – сказал странник в глубокой тоске. – Бросил меня мой покровитель.
В его голосе было столько отчаяния, что мы оба невольно стали глядеть вперед, стараясь разыскать потерянного Автономова. Вдруг, довольно далеко в стороне, что-то стукнуло, – точно доска на дырявом мостике под чьей-то ногой.
– Там он! – сказал Андрей Иванович. – Влево пошел.
– Надо полагать, дорога повернула. Действительно, невдалеке дорога раздвоилась.
Мы тоже пошли влево. Иван Иванович вздохнул с облегчением.
– Да что ты сокрушаешься? – спросил Андрей Иванович. – Что он тебе, брат, что ли? Вот невидаль, с позволения сказать.
– Пуще брата. Без него должен пропасть: потому, собственно, просить не умею. А в нашем состоянии без этого – прямо погибель…
– Зачем же таскаешься?
Странник помолчал, как будто ему трудно было ответить на вопрос.
– Приюту ищу. Куда-нибудь в монастырь… С младых лет приважен к монастырской жизни.
– Так и жил бы в монастыре.
– Слабость имею… – чуть слышно и застенчиво сказал Иван Иванович…
– Пьешь, небось, горькую…
– То-то вот. Испорчен с младых лет.
– Порча!.. Все, небось, бес виноват…
– Бес, говорите… Оно конечно… Прежде, когда в народе крепость была… ему много работы было: который, например, скажем, подвижник неослабного житья… Въяве видели… И то подумайте, состязались все-таки… А ныне, слабость наша… Нынче такая в народе преклонность.
– Д-да… – согласился Андрей Иванович. – Нынче уж и нечистому много легче… Житье ему с нами, ей-богу. Лежи, миляга, на печке… Сами к тебе придем, друг друга приведем… Принимай только…
Странник глубоко вздохнул…
– Ах, как вы это верно говорите!.. – сказал он печально. – Вот о себе скажу, – зашептал он, будто не желая, чтобы его слова слышал кто-то там, в темноте ночи, в стороне от дороги: – от кого погибаю? От родной матери да от отца-настоятеля.
– Ну-у? – изумился Андрей Иванович, тоже тихо.
– Верно!.. Грешно, конечно, родительницу-покойницу осуждать, Царствие ей Небесное (он снял шляпенку и перекрестился), а все думаю: отдай она меня в ремесло – может, человек был бы, как и прочие… Нет. Легкого хлеба своему дитяти захотела, прости ее Господи…
– Ну, ну? – поощрил Андрей Иванович.
– Именно-с… – продолжал Иван Иванович печально, – в прежние времена, пишут вот в книгах, родители всячески противились, отроки тайно в кельи уходили для подвига… А моя родительница сама своими руками меня в монастырь предоставила: может, дескать, даже во дьячки произойти.
– Так, так!
– А прежде, надо вам сказать, подлинно – было это, производили из монастырей во псаломщики[113] и далее… только к моему-то времени и отменили!
