терзает годами, мне нужен отрывок из моего фильма, как он мог бы быть снят!
Голос его был слаб, так что многие встали и подошли к нему, чтобы его расслышать. Он продолжал; казалось, его снедает жар:
– Сейчас я вам покажу, как надо. Давай, Фабьена, посвети лазером.
Я, несколько взволнованная, попросила Каролин снова выключить свет и, выждав немного, провела лазером по потолку, запуская звезду для Смарта.
– Моя очередь… – произнес он, увидев ее.
Я встала и осторожно по стенке приблизилась к его кровати, чтобы лучше слышать его рассказ. Один из величайших режиссеров нашего времени готовился нам исповедаться – и мне нельзя было упустить ни слова. Мне подумалось, что тетя, наверное, все бы отдала, чтобы это услышать. Смарт сделал глубокий вдох, отчего тут же закашлялся, затем, переведя дыхание, обвел нас взглядом и сказал:
– Ага, купились! Так я вам, дуракам, все и выложил – все же знают, что я чурбан бесчувственный! Что я вам всегда говорил?
И будто вправду по указке режиссера, почти все рассмеялись и хором воскликнули:
– Делайте так, как я говорю, а не так, как делаю!
Все следующие дни после встречи с группой состояние Смарта стремительно ухудшалось. Он больше не ел и много спал. Видя, что конец уже близок, я проводила возле него так много времени, как только могла, оставив Каролин хлопоты со студией, благо они оказались ей вполне по плечу.
Как ни упрашивал Николя, Смарт по-прежнему не желал принимать никого, кроме нас двоих, и на меня легла задача убеждать уже его друга, что и такой выбор требует уважения. Смарт полагал, что церемония прощания уже состоялась.
В Сент-Огюсте бушевала метель, и я принесла из коридора несколько бумажных фонариков, чтобы добавить в комнату немного цвета и света среди наступившей мглы. Свет от фонарика играл на стекле, за которым было маленькое фото немецкой овчарки. Я взяла рамочку со снимком в руки, желая поближе его рассмотреть.
– А что это за собака? Красивая…
Смарт приоткрыл один глаз, проверяя, здесь ли Николя. Очевидно, он хотел, чтобы тот ответил на вопрос вместо него.
– Его зовут Мустаки. Славная псина.
Я улыбнулась.
– В честь Жоржа Мустаки [9]?
– Да. Это у нас шутка такая. Вот уже двадцать пять лет в первых числах марта Смарт посылает мне песню «Les Eaux de mars» [10] в исполнении Мустаки, чтобы меня от нее затошнило.
– Она тебе не нравится?
– Я-то как раз ее обожаю. А вот он терпеть не может.
Я взглянула на Смарта. Он спал с приоткрытым ртом. Наверное, язык у него пересох. Мне вспомнилось, что с мамой происходило то же самое. В последние дни я стала класть ей на лицо примочки, чтобы ее губы и рот не сохли. Я неотрывно глядела на фото Мустаки, а мои мысли уже унеслись далеко. Николя подошел ко мне и бережно забрал рамку с фотографией из моих рук.
– Он был так раздавлен, когда пришлось отдать его в приют.
У меня сжалось сердце.
– Какой именно?
– Дальше по реке, такое голубое здание.
Я сразу поняла, о котором приюте речь.
– А ты никак не мог взять его к себе?
Мой вопрос, кажется, смутил Николя.
– Да я, как бы сказать, скорее кошатник, чем собачник. Я с собаками и обращаться-то толком не умею…
По дверному косяку предупредительно постучала Барбара. Пока она ухаживала за Смартом, мы воспользовались перерывом, чтобы сходить на кухню и перекусить. Сидя напротив Николя, я выискивала в салате оливки и складывала на салфетку, чтобы распробовать их потом отдельно, начиная с засунутых в сердцевину перчиков чили. Николя пристально глядел на меня. Я собралась было объяснить, что не жую оливки вместе с другими овощами, потому что слишком сильно их люблю, – но тут он заговорил сам, и стало ясно, что занимает его совсем не моя любовь к оливкам.
– Мы после общей встречи долго говорили. Смарт был очень доволен – а ведь это все благодаря тебе.
– Да, хорошо получилось…
– Он просил кое-что тебе передать.
Сперва я решила, что Смарт в очередной раз решил надо мной подшутить, как он делал все эти два месяца, но серьезность Николя заставила меня отложить вилку. Я не знала, что он сейчас мне скажет, но ладони у меня уже намокли. Я вытерла их о джинсы и положила на колени, чтобы ему не было видно, как я перебираю от волнения пальцами.
– Когда он впервые увидел тебя, то чуть не упал – так ты похожа на Элизабет.
Я скривилась от того, как несуразно звучало слово «упал» применительно к человеку, который прикован к постели из-за рака. Николя тоже понял, что неловко выразился, и усмехнулся.
– Короче, мог бы встать – не встал бы. И знаешь, вот я смотрю на тебя – лицом ты на нее не похожа. Но движения, манера речи – точь-в-точь как у нее. Теперь ты, думаю, понимаешь, почему ему было так важно снова и снова видеть тебя. И хотя вы ничего еще друг о друге не знали, он уже в первую встречу решил, что это знак.
– Знак?
– Да. Смарт никогда не был хорошим отцом. Это не мои слова, его. Он мало времени проводил с семьей, да и с женой они не ладили. Элизабет выросла фактически без отца и, в общем, привыкла к этому. Когда Смарт спохватился, что дочь выросла без него, было уже слишком поздно. Он много раз пытался наладить с ней связь – я сам тому свидетель. Но она не хотела общаться с ним. И в этом ее можно понять: Смарт ведь был ей практически чужим человеком! И вот однажды вечером, когда ей было уже двадцать пять, она поехала в Монреаль.
Николя остановился. Я сжала зубы и сглотнула. Было ясно, что сейчас будет что-то страшное. Он провел рукой по волосам и продолжил.
– Они возвращались ночью, и подруга, которая сидела за рулем, потеряла управление. Машина врезалась в бетонный отбойник посередине шоссе. Обе скончались на месте. Смарт так и не смог поговорить с дочерью. До тех пор, пока не увидел тебя. Когда он позвонил мне, чтобы я пришел, и сказал, что мне непременно надо с тобой встретиться, если я хочу понять его сценарий, я думал, что ты как-то связана с кино.
Я подняла палец.
– Постой. Значит, ты не удивился, что он звонит из хосписа?
– Нет, с чего бы? Это же я спросил тогда у врача, не пора ли перейти к паллиативной помощи…
Я нахмурила брови и сложила руки на груди. Если Николя понимал язык тела, он должен был догадаться, что так я закрылась. Он тоже нахмурился и спросил:
– Почему у тебя такой удивленный вид?
– Потому что вначале к Смарту очень долго никто не приходил, а когда я спросила почему, он ответил, что все думают, будто он на съемках.
Николя громко рассмеялся. И я тоже сразу же улыбнулась – не потому, что его реакция меня рассмешила, а потому, что я совершенно не ожидала ее.
– Узнаю́ старину Смарта. Он всегда был слишком раним, чтобы говорить о важном открыто. В том, что он здесь, не было никакой тайны, он написал мне список всех, кого нужно уведомить. И взял с меня обещание заодно сообщить, что он никого не хочет видеть. Даже мне нельзя было приходить, пока он не позвонит.
Тетя верно тогда сказала про Смарта: я не знала, с кем связалась.
– Вы давно знакомы?
Его глаза заволокло слезами, и я тут же пожалела, что задала этот вопрос.
– Уже двадцать один год. Мне было двадцать шесть, а ему – тридцать два. Мы познакомились на съемках фильма «Вой». Он на всех рявкал, но все понимали, что это лишь маска. Я общался с ним один на один и могу уверенно сказать, что это самый душевный человек из всех, кого я знаю.
После этих слов мы оба долго молчали. Допивая воду, я сквозь прозрачное донышко стакана увидела
