Я сел, поджал колени к подбородку и попробовал приняться за логическую схему. Не эмоции нужны мне, а холодная прозрачность мысли. Из бесконечного сплетения вопросов надо выбрать узловые и наводящие. Нет ли контакта между мадам Любой и черным монахом? Имеет ли отношение Жермен к пансионату "Остелла"? А мсье президент де Ла Гранж? Не нарочно ли он подослал ко мне Матье Ру? Не связано ли предательство "кабанов" с именем Виля? Я нарочно выискивал самые нелепые связи, чтобы утвердить подлинные. Я делал прикидку в поисках закономерности. Но вот посерьезней пошли вопросики. Кто вырезал инициалы на сосне? И когда? Почему не приехала Жермен на могилу отца? Не пожелала дать адрес Альфреда или в самом деле его потеряла? А черный монах почему не прибыл, как обещал, на бензине решил сэкономить? Что означают его слова: вы узнаете то, что нельзя знать. Как искать женщину в черном? Откуда она взялась, по чьему велению? Нет ли связи между ней и монахом? Оба черные. Почему все-таки, почему не сказал Альфред имя предателя ни Матье Ру, ни Жермен? Что значит "странный" Альфред? Жермен первая произнесла это слово, а переводчики были разные, значит, Иван точно перевел. Эта Жермен все время карты путает, надо уходить от нее, уходить, она же никуда меня не выведет. Долгая и темная история оказалась поистине темной, как в воду глядел всепамятливый А.Скворцов. Так где же все-таки искать предателя, в отряде или вовне? К полковнику Вилю тоже немало нитей протягивается, но разве их распутаешь? Матье Ру передал вчера слова Альфреда, командира "кабанов": предатель виноват в смерти девяти человек. Кто же этот второй, оставшийся в живых? Он и предал? Каков же мотив? Так где же все-таки был предатель: в отряде или вне его? А монограмма на ноже? Даже такой простой вещи я до сих пор не разгадал. Какая связь между этим ножом и "Остеллой?" От кого черный монах узнал о моем приезде? Черная женщина, черный монах, черная сажа в печке из хижины - черным-черно. Вопросов было хоть отбавляй, но они даже в логическую цепь не складывались. Они разобщенно рождались на белом могильном камне. Каждый новый ответ лишь пробуждал очередную серию безответных вопросов. А к главному вопросу - кто предал? - еще не нашлись подводящие. Найдем ли мы нынче Альфреда? Он ведь так и не назвал предателя. Черным-черно. Но мы все равно поедем к Альфреду.
Я поднялся и побежал. Каменистая тропа поднималась сквозь кусты по склону, превратилась в дорогу, ровно пошла через овсяное поле. Поле закрылось живой изгородью, а слева кусты ежевики с тяжелыми маслянистыми ягодами. Я хватал на бегу их терпкую сладость. Навстречу катился розовый трактор на толстых резиновых шинах. На одноногом сиденье сидел мужчина в берете. Он поднял руку, приветствуя меня. Вот кто может ответить на безответные мои вопросы - старый Гастон.
Веселое тарахтенье мотора затихло. Уже и купы деревьев перед домом Антуана выплыли из-за поворота. И тут я встал от удивления. Ведь это же совсем просто. До того просто, что даже представить невозможно. Нашелся-таки мой невысказанный вопрос, который томил меня и таился со вчерашнего дня, как только стеклянная дверь провернулась.
Откуда женщина в черном могла знать, что ее мужа убил Борис Маслов? С заковыкой вопросец. Недаром он так долго таился. Откуда же? Ведь когда схлестываются в бою, визитной карточки не спрашивают. Или - когда приходят в дом предателя, чтобы привести в исполнение приговор, - тут тоже не до светского ритуала. Даже Луи рассказывал, что они всегда надевали маски, а "кабаны" - тем более. Да и не видела она, черная женщина, не видела она отца. Не станет же отец убивать мужа на глазах у жены, пусть тот десять раз предатель. Ей потом сказали, кто привел в исполнение приговор и убил ее мужа. А сказать мог лишь человек, обладающий двойной связью - и с "кабанами", и с женщиной в черном. Вот как.
И сразу встает новая цепочка вопросов. Кто этот человек? В отряде или вне отряда? Каждый раз повторяется этот вопрос: состоял ли предатель в отряде или предал со стороны. И каким был мотив предательства? Вот она, искомая закономерность в цепи вопросов, без этих двух ответов мне не выйти на след. Ломчатые камни на дне родника распались на осколки, но что-то начинает складываться из них. Чутье меня никогда не обманывало: наводящий вопрос ухвачен крепко, а ведь еще не вечер, до вечера многое прояснится.
Я припустился к дому, чтобы не опоздать к ответу. Иван уже посиживал у огонька.
- Салют юному эксплуатированному деду. Как поживает наш инфант? - С Иваном у меня ничего не получалось: едва завидев его, я тут же впадал в иронию.
- Я нынче ругался с Терезой, - поведал Иван. - Она взяла самую дорогую больницу, мне уже написали счет на пять тысяч франков, и они говорят, что Мари должна там быть еще три дня.
- А как малыш? Сколько тянет?
- Он тянет три с половиной килограмма, - расцвел Иван.
Сюзанна со смехом поставила передо мной глазунью.
- Она говорит, - продолжал цвести Иван, - что ты должен получить в ее бельгийском доме свой русский завтрак.
- Неужто вы утром, кроме кофе и бутербродов, ничего не потребляете? беспечно удивлялся я, уплетая глазунью и стараясь всем своим видом показать Сюзанне, какая это замечательная глазунья и как прекрасно уплетать ее именно утром, после хорошей пробежки, когда на свежую голову являются хорошие вопросы. - Когда Антуан уехал? Я даже не слышал.
- Он встал в четыре часа, чтобы раньше сделать работу, - отвечал Иван, справившись у Сюзанны. - Она думает, что он вернется к часу, и вы поедете с ним до Альфреда Меланже, а я - в больницу.
Сюзанна хлопотала у плиты. Голубой нейлоновый передник, белая наколка на волосах, быстрые руки - прекрасная хранительница домашнего очага. И очаг ее не менее прекрасен. Он обладал лаконичными формами, питался керосином и горел день и ночь. Антуан его заправлял из канистры. Он щедр, он добр и пылок, этот очаг. Синие языки пламени, как вечный огонь на могиле, мерцают, качаются, вздрагивают за круглым стеклом. Он трудится бесшумно, плита всегда раскалена и готова к действию, он будто всегда горел, с той самой минуты, как зажегся древний огонь в сырой и темной пещере. Он вечен, как пещерный огонь, и модернов, как реактивный лайнер. До чего хорошо сидеть у такого очага, потягивать кофеек и смотреть, как женщина священнодействует у мирного огня! Но мне не дано сидеть, я должен мчаться, искать, не до шуточек мне теперь. Не видать мне покоя, пока не найду.
Сюзанна принесла поджаристые тосты, произведенные очагом, присела визави. Вид у нее был задумчивый.
- Она спрашивает у тебя, откуда ты знаешь про ихнего Клааса, про которого ты вчера в Ромушане говорил? Кто такой этот Клаас, так она его называет, я его тоже не знаю, - равнодушно полюбопытствовал Иван, прикуривая от газовой зажигалки. - Я тут всеми эксплуатированный и книг ихних не читаю. Она говорит, что ты сказал очень симпатически, они были тронуты.
Что было, то было. Сказал я им про Клааса. И даже попросил, чтобы Татьяна Ивановна переводила. Мы приехали в Ромушан уже в седьмом часу. Народу было меньше, чем на главной церемонии, но все, кого я хотел бы видеть, были там.
Мадам Констант тоже подоспела к тому времени, мы ввели ее в курс и занялись делом. Вместе с Луи поднесли венок к могиле. Пела труба, и знаменосцы стояли. Я расправил на венке ленты, которые дала мать, и мне захотелось сказать о том, что я испытывал в эту минуту, и так сказать, чтобы они поняли, что я испытываю. Тогда я вспомнил Клааса, которого они не могли не знать, и кончил свою небольшую речь бессмертными словами Тиля: "Пепел Клааса стучит в мое сердце".
И они поняли. Лица их стали печальны и строги, а женщины взялись за платки. Вот и в душу Сюзанны запали мои слова, коль она задалась таким вопросом.
Я похлопал Шульгу по спине:
- Минуту, Иван, не раздваивайся. Сначала Сюзанне отвечу, а потом и тебе. У нас в Советском Союзе Тиля Уленшпигеля знает стар и млад. Книга о нем десятки раз выходила огромными тиражами. И кинофильм у нас шел, сам Жерар Филипп в нем играл, она, верно, видела, спроси у нее. Но фильм, по-моему, так себе, приключениями они чересчур увлеклись.
- Такой фильм и я видел по телевизору, - обрадовался Иван. - Значит, это по книге сделано? А Клаас, выходит, отец ихнего Тиля, да?
- О чем же я тебе толкую?
Сюзанна принесла из спальни толстую книгу, парижское издание Тиля с иллюстрациями Мазереля. Мы увлеченно принялись рассматривать картинки, радостно узнавая героев и наперебой называя их.
- Значит, свой же человек предал Клааса? - продолжал допытываться Иван. - И что же с предателем стало?
- От него все люди отвернулись, а Тиль в конце концов нашел его, схватил в охапку и бросил в канал.
- Тиль - наш герой! - сказала Сюзанна. - Он расправился с предателем в городе Брюгге, там сейчас есть музей...
- Может, и нам придется в Брюгге побывать, - предположил я. - Тогда посмотрим на тот канал, куда предателя бросили...
