На том и покончили мы с мостом. Матье оставил свои "позывные", сказав, что в любую минуту готов нам помочь, и отправился на дежурство в больницу. Иван подбросил меня до дома и тоже навострил лыжи на Льеж, чтобы предаться дедовским обязанностям. Вернулся Антуан, я показал ему схему, но он лишь руками развел: имя, начертанное Альфредом, и ему ничего не говорило. Но до Альфреда каких-нибудь сорок километров, и мы не торопились. Договорились с Иваном, неспешно попили кофейку и тронулись. Вот как безмятежно мы рассчитали обернемся за полтора часа. Я даже карты дорожной не взял, лишь медаль нацепил - для Альфреда.
Найти рю де Шан не составило труда. Островерхие красные домики шли по одной стороне, по другой раскинулся парк, там бегали дети. Молодая женщина катила розовую коляску. Девочки прыгали через веревочку. Войны давно не было, и они даже не знали, что это такое. Но сейчас выйдет из дома Альфред, и война вернется.
Из дома вышла крашеная блондинка в кокетливом переднике поверх платья. Антуан подошел к ней. Я вылавливал из их быстрой речи слова: Альфред, визит, война, ресторан, адрес, отец, франки. Из них складывалось одно: Альфред здесь больше не живет. Но это и не было неожиданным, за двадцать лет не раз можно сняться с насиженного места. Я задумался и не заметил, что Антуан сидит рядом, а блондинка ушла в дом. Из раскрытого окна на нас сосредоточенно глядел седовласый старик.
- Где теперь Альфред? Узнал адрес?
- Намюр, - ответил Антуан.
- Сколько километров?
Антуан нарисовал пальцем на ветровом стекле - 50.
- Едем?
Он положил руку мне на плечо.
- Жермен Марке делала визит к Альфреду.
- Вот как. Когда же она делала свой визит?
- Вчера.
Ну, разумеется, такой визит был для нее куда важнее, чем церемония в Ромушан. Я даже не удивился: надо ей стало - она и поехала! Мало ли зачем ей приспичило ехать к Альфреду, мне уже надоели эти бессмысленные вопросы, тем более, что и гадать тут нечего.
- Хорошо, Антуан, едем в Намюр, - сказал я по словарю.
Об одном она все-таки не подумала прежде, чем позвонила ко мне. О новом адресе Альфреда она не подумала. А мы его знаем.
Раскручивалась по обе стороны мягко всхолмленная равнина, набегали и таяли за спиной деревеньки, будто сошедшие со старинных гравюр, маячили шпили отдаленных церквей, прохладно отсвечивали рощицы - мир и благодать царили на древней равнине. То и дело проносились разноязычные автобусы, мне бы там сидеть, любоваться быстротекущими окрестностями да слушать проникновенные речи равнодушного гида: "А теперь посмотрите налево. В деревне Пино мы видим церковь, построенную еще в семнадцатом веке. Архитектура ее напоминает нам..." А я, вместо того чтобы слушать столь полезные сведения или бродить по музеям и скупать сувениры, ношусь по чужой земле в призрачных поисках следов войны, сыплю соль на старые раны. Война была, и она кончилась. Наши отцы победили. "Виктуар!" - сказал Луи, выходя на дорогу. Умолкли пушки на задымленных равнинах Европы, взобрались и застыли на пьедесталах обугленные танки. Старые пулеметные ленты ржавеют в земле, одна досталась мне на память. Окопы осыпались, перепаханы свежей нивой. Ящик с патронами в партизанской хижине никому не нужен. Все это быльем поросло. И никому нет дела до того, что на мосту оказался предатель. Так стоит ли бередить старые раны? Не лучше поставить крест на прошлом и плыть по течению жизни, отдаваясь ее мгновенным радостям и столь же быстротечным печалям? Может, еще полгода назад такие мысли не показались бы мне ни странными, не расслабляющими. Чего греха таить: я - сам дитя войны нимало не задумывался о ней.
Все переменил захлебывающийся вскрик матери, пробежавший по бесстрастному проводу. Я понял, что должен знать. Имею право знать: четверть века безвестности дают мне это право. Внешне я продолжал жить прежней жизнью, не в том дело. Один собирает марки, другой боксирует, третий увлекается магнитофонными записями - на здоровье. Дело в нас самих. Мы склонны полагать: памятники и монументы поставлены, горят вечные огни на солдатских могилах, поет тоскливая труба, приспущены знамена над заломленным крестом. Живые исполнили свой долг - так что же еще? Но дело в том, что вечный огонь горит в каждом живом сердце, и мы не вправе останавливать себя, пока не узнаем всей правды о том, как это случилось, как боролись они и как падали, как переставали биться двадцатилетние сердца, которые тоже хотели бы жить и отдаваться жизни.
Поэтому сказал мне Командир: "Не будь туристом". Поэтому похолодел я, узнав о предателе. Но я обязан был узнать. А те, кто знает, обязаны передать другим свое знание. И тогда мой нерожденный сын узнает о моем безвестном отце и передаст памятный свиток дальше - связь времен не прервется. И далекий предательский выстрел в арденнском предгорье, оборвавший молодую жизнь, откликнется на Рязанском проспекте, он не смолкнет, нет, не смолкнет, он будет звучать в грядущем. И какой-то другой раскат, прогремевший в тумане над Бугом, отзовется за тридевять земель в джунглях Меконга - в каждом живом сердце горит и клубиться вечный огонь. Их сердца потухли, но живой огонь не угас, и потому пепел Клааса стучит в мое сердце.
Это я только прикидываюсь, будто пересмеиваюсь с Сюзанной, ах крошка Сюзи, будто похлопываю Ивана по плечу, эх Ваня, будто уплетаю глазунью, любуюсь окрестным пейзажем, но тут шуточками не отделаешься, пепел стучит, стучит и холодно внутри.
Намюр раскрылся внизу, в речной долине: тесные улочки, приземистые мосты над Маасом, взбегающие шпили колоколен. Из приемника доносился беспечный шлягер, и мы продолжали мчаться. Я думал, спустимся в город, но машина, слушаясь руля Антуана, круто вильнула влево. Намюр остался в стороне от нашего курса. Миновали стадион, старую станцию, несколько улочек и скрипнули тормозами у придорожного ресторана с яркой вывеской. Напротив был крикливый магазин "Сто франков". "У нас любая вещь за сто франков".
- Пардон, мсье, но то, что мы ищем, не имеет цены.
В просторном зале сумрачно и тихо, лишь парочка миловалась в углу, сдвинув свои стулья к одной стороне стола. У входа призывно высился джоу-бокс со стеклянным колпаком. Я сунул в щель монету, наудачу нажал кнопку. Пластинка пришла в движение, скользнула на круг, закружилась возник накаленный голос Эдит Пиаф.
Он застонал и упал ничком
С маленькой дыркой над виском...
Браунинг, браунинг...
Игрушка мала и мила на вид,
Но он на полу бездыханный лежит.
Браунинг, браунинг...*
______________
* Перевод М.Ваксмахера.
За стойкой стояла пожилая женщина со спокойным и мудрым лицом. Потом Иван рассказал, о чем они говорили, Антуан поздоровался:
- Мы приехали к Альфреду Меланже. Нам очень нужен Меланже.
- Меланже здесь давно не живет, - отвечала женщина, продолжая неторопливыми округлыми движениями вытирать бокалы.
- Но это был его ресторан, мы не ошиблись?
- Мы купили этот ресторан у Меланже вскоре после войны. Место не самое бойкое, но посетителей хватает. Нынче, правда, не очень густо. - Конечно, она уходила от ответа.
- Где сейчас живет Альфред Меланже? - Антуан подвинулся ближе, поставил локти на стойку.
- Будет лучше, если вы поговорите об этом с мужем, он скоро вернется из города, - она явно не доверяла нам.
- Это Виктор Маслов, русский летчик, - пояснил Антуан, кивая в мою сторону. - Он прилетел из Москвы, чтобы повидать Альфреда Меланже. Его отец воевал с Альфредом и погиб здесь, в Арденнах. Я тоже был партизаном. Мы не хотим Альфреду ничего плохого, но нам необходимо встретиться с ним, он может рассказать нам кое-что о войне. Без Альфреда мы этого не узнаем.
- Бонжур, мадам, - сказал я, подходя к стойке. - Я прилетел из Москвы. Мой отец Борис Маслов был другом Альфреда, а я Виктор Маслов, сын Бориса. Я уже знал, что эти слова как бы стали моим паролем, едва я произносил их по-русски, и передо мной раскрывались сердца и двери.
- Как жаль, что муж уехал в город, он бы с радостью познакомился с вами. Сейчас я поднимусь наверх и посмотрю сама, - она налила два бокала и оставила нас. Антуан облегченно подмигнул мне.
Эдит Пиаф пела пружинисто и скорбно:
Из маленькой дырки в конце ствола
Появляется смерть, мала и мила.
Браунинг, браунинг...
Парочка продолжала целоваться в углу, оба в джинсах, оба длинноволосые и плоские, не поймешь, кто из них он и кто она. Нас они не замечали. Они были одни во всем мире, только они и знали, кто из них кто. Они неплохо в этом разбирались.
Антуан указал глазами в угол:
- Англе.
- Как ты узнал?
- Машина имеет лондонский номер. Разве ты не заметил?
- Один-ноль в твою пользу, Антуан.
- Один-один, - великодушно поправил он, - ты помог с адресом.
Женщина вернулась и положила на стойку конверт. Антуан прочел адрес и присвистнул.
- Если увидите Альфреда, передайте привет от нас. Я написала записку на всякий случай. Он жалел, что ему пришлось продать этот ресторан. Еще лимонад?
