- А на улицу не пускали? - спросил отец.
- Ну, на улицу! - взмахнул рукой Курт. - Тут и на двор выдешь, чуть от собачника отойдешь не в ту сторону, смотрят во все глаза. Двор обширный был, асфальтированный, и в нем несколько корпусов, а около каждого корпуса забор и проходная будка, в каждый корпус особый пропуск надо. Куда ни оглянешься, везде колючая проволока, волчьи зубы, электрическая сигнализация, а ночью прожектора. Тут и по двору-то не разгуляешься, а то на улицу! Ну, верно, - прибавил он, подумав, - кормили хорошо, что правда, то правда, на питание обижаться не приходилось. Да и комната тоже неплохая была. Тут же при собачнике, - электричество, газ, водопровод, паровое отопление, электрическая плитка, радио. Видно, какая-то лаборатория тут раньше была, в общем материально, - он с особым выражением выговорил это слово, - материально... никак обижаться не приходилось.
- Но послушайте, зачем же такая пропасть собак? - удивился отец. Триста штук! Что с ними делать? - Он обернулся к матери. - Вот, Берта, наверное, по утрам визг поднимали!
- Что с ними делать? - переспросил Курт. - А вот что, - он хитро поглядел на отца. - Дней через десяток звонят мне по телефону. У меня телефон над кроватью висел. Передают телефонограмму: "Прислать сорок штук собак в лабораторию номер шесть. Отправляем для помощи двух человек, доставку организовать немедленно".
"Как, - спрашивает, - справитесь?"
"Справимся! Номера передавать не будете?"
"Номера безразличны, говорит, только в книге отметьте - там графа есть: "Выбыло в лабораторию". Так вот вы число поставьте".
"А обратно они когда придут?"
"А вам что?"
"Да как же, говорю, прижился, привык за две недели, все равно как родные они мне стали".
Ничего не ответил, повесил с грохотом трубку. Ну, ладно, пес с тобой, мое дело маленькое, хоть все триста штук заберите, я плакать не буду. Отобрал я сорок собак, которые поголосистее, отметил в книге, тут пришло двое молодцов, собрали мы собак и повели их в эту самую лаборато-рию номер шесть. Прошли через проходную будку, там уже на нас двоих пропуска лежат. Зашли - опять двор асфальтированный, колючая проволока, решетки на окнах, волчьи зубы на заборах, перед входом в лабораторию будка и часовой прогуливается. Привели нас в какой-то деревянный загончик, говорят:
"Спускай".
Ну, спустили мы их с цепи. Забегали они по этому загончику, залаяли, стали играть, друг через друга прыгать - рады после клетки-то! Рыжий стоит и ухмыляется. Вдруг смотрю - приходит тот сероглазый, что меня сюда определил. Посмотрел на меня, на собак и:
"Сколько здесь?"
"Сорок штук", - отвечаю.
"А в книге, - спрашивает, - отметил?"
"А как же! - говорю. - Выбыло в лабораторию номер шесть сорок собак".
"А что вы там по телефону шуточки отпускаете? Что вам тут, мюзик-холл, что ли?"
"Нет, говорю, не мюзик-холл!"
"Ну вот и советую вам этот стиль переменить, здесь он не у места. Собаки кормлены?"
"Есть стиль переменить. Так точно, кормлены".
Посмотрел он на меня долгим, пристальным взглядом, ничего больше не сказал, вышел. Пришел я обратно, тот, рыжий, сидит на ящике, песни поет раньше меня вернулся. Сел я напротив, смотрю на него. Он поет, он поет глаза, как соловей, закатывает.
"Что же, - спрашиваю я, - они с собаками будут делать?"
"А что с ними делать? Шкуру долой, а мясо нам же - других собак кормить".
"О! - говорю. - Что ж, их там режут?"
"Нет, - отвечает, - вроде как давят".
"А зачем?" - спрашиваю.
"Ну, зачем! Значит, нужно зачем-то, какую-то из них науку там вырабатывают".
И снова песни запел.
Ну что ты с таким дьяволом сделаешь?! Плюнул я, слез с ящика и ушел к себе. Верно, на другой день привозят нам уже не собак, а сорок собачьих туш. Посмотрел я на них - нет, горло не резаное, раны нигде нет. "Что за черт? - думаю. - Верно, давленые они, что ли?" Разрубили мы их с рыжим на куски, бросили собакам - нате, мол, лопайте! Скоро туда же пойдете, раз такое дело...
Ну-с, вот проработал я таким образом два месяца с лишком, все собак принимал и отправлял, и за это время перевели их, хорошо помню, ни больше ни меньше как пятьсот собак. Потом раз ночью звонит телефон. Вскочил я со сна. Что такое? Слышу, в трубке голос того, что меня сюда принимал:
"Немедленно явиться в лабораторию номер шесть".
"С собаками?"
"Нет, без собак".
"Что за история?" - думаю. Никогда меня ночью не вызывали.
Оделся, пошел. В проходной будке меня уже ждут, прямо без пропуска провели в корпус, на второй этаж. Там мой хозяин и еще какой-то, помоложе. Оба в белых халатах, а из-под халатов серые формы.
"Здравствуйте, Курт", - говорит старший.
Я поклонился легонько.
"Здравствуйте, господин начальник".
"Как ваши собаки?"
"Спасибо, говорю, ничего, все благополучно".
"Так вот, придется вам помочь кое-что сделать в лаборатории".
"Что же, говорю, идемте".
Пошли.
Завел он меня в лабораторию. Смотрю - через все помещение мраморные столы, а на столах пусто, ничего нет, ни посуды химической, ни приборов, ни книг, ничего. Смотрю на окна - окна в железную решетку убраны, да только как-то странно, со стороны комнат, так, что до стекла не достанешь. "К чему это, - думаю, - так?" Смотрю на стены. А стены глухие, пробкой обитые, и ничего на них нет. Ни полок, ни таблиц, ничего! Смотрю на двери - двери железные, герметичес-кие, и над ними, так на высоте человеческого роста, окно проделано, и стекло в нем толстое-толстое, в два пальца. Ох, как все мне это не понравилось! Главное - не вижу, на чем же тут работать. Столы да стены! Какой же тут ремонт? И закололо мне сердце, закололо, так нехорошо стало... Ну, прямо объяснить вам не могу, как нехорошо. Ночь... Тишина... Окна в решетках. Эти стены глухие, столы мраморные. "Ой, - думаю, - неладно что-то! Не кончится это добром!" Но стараюсь вида не показывать, как будто так и должно все быть.
"Так что ж прикажете делать?"
А он с меня глаз не сводит. Стоит и улыбается.
"Ну как, припадки у вас бывают?"
"Да вот, говорю, уже две недели не было".
"Ну а общее самочувствие как? Улучшается?"
"И общее самочувствие, говорю, то же".
"А скучать теперь не скучаете?"
"Как, говорю, не скучать, если я, кроме рыжего, ни одного человеческого лица не вижу, все одни собаки, будь они трижды прокляты!"
Засмеялся.
"Собака, говорит, друг человека!"
"Нет, говорю, избавь меня, Боже, от таких друзей, как сказал какой-то философ. Да что тут говорить, у меня там невеста осталась. (Это я уже нарочно сочинил: что он, думаю, мне на это скажет?) Мне ее увидеть надо, а тут пожалуйста... собаки!"
Рассмеялся он, похлопал меня по плечу.
"Это, говорит, верно, собака невесту не заменит. Ну, ничего, мы вам скоро длительный отпуск дадим. Собаки... они, верно, в больших дозах действуют раздражающе".
Тут входит какой-то, тоже в белом халате, и к нему:
"Вас к себе начальник просит".
"Ага! - говорит мой хозяин. - Вы, Курт, подождите здесь одну минуту, я сейчас приду и покажу, что надо делать. Одну минуточку".
Вышел, и сейчас же дверь за ним захлопнулась, щелкнула. Четко эдак, ясно щелкнула, как будто курок кто спустил. "Эх, - думаю, - неладно". Подошел, подергал-подергал - так и есть, заперта! Стукнул для чего-то, сам не пойму, для чего. Куда там! Только кулак ушиб. Сел тогда я к столу, закрыл лицо руками. "Что ж, - думаю, - будет? Зачем меня сюда привезли? Починка? Какая тут, к черту, починка! Чего тут чинить? Пробка да железо, нечего тут чинить! Окончательно можно сказать, что нечего!" Думаю так, а сам дрожу и дрожу, как будто меня в холодную воду окунули. Хочу удержаться и, представьте, не могу - тело само собой ходит. Э, думаю, плохо мое дело. А кругом-то тишина! Та-ка-я ти-ши-на! Слышно, как собственное сердце бьется. Так минуты две я посидел, вдруг дверь сзади опять щелкнула, отворилась, но не полностью, а так только, чтобы можно было пройти, и вот входит какой-то человек; я сразу увидел, что он не из ихних, хотя и в халате. Так какой-то, низенький, головка репкой, нос придавлен, глаза ясные и пустые, как солдатские пуговицы. Вошел в лабораторию, рот открыл, стоит и смотрит.
"Здравствуй!" - говорю.
"Здравствуйте!" - отвечает он мне и с места не двигается.
"Ну, что ж стоишь, проходи!"
"Ничего, я и так!"
"Ну, стой так, если уж ты такой деликатный! Давно тут работаешь?"
"Нет, я только что поступил!"
"А откуда, - спрашиваю, - поступил?"
"Да вот из больницы выписался".
"Что, болел разве чем?"
Не отвечает, стоит и улыбается. Да улыбается эдак криво и жалко, ровно милостыню просит.
"Что ж,. - говорю, - молчишь?"
А он мне:
"Я неполноценный".
Вздрогнул я.
"Это что ж такое? - спрашиваю (опять это слово!). - Как то есть неполноценный? Кто же за тебя и какую цену дает? Что ты - конь или корова?"
"Нет, - отвечает, - я психический".
"Вот оно что! - думаю. - Я припадочный, а он психический. Хорошо! Недаром такую компанию собирают".
Курт остановился, и лицо его несколько раз передернулось.
