Только роза - Мюриель Барбери

– Твой отец, по крайней мере, умел их видеть, – снова заговорил Кейсукэ.

– Все цветы, кроме Розы [113], – сказала она.

Он продолжил свою мысль, будто не услышал ее замечание.

– Ты на чем-нибудь специализируешься?

– Геоботаника.

– Идешь по следам цветов? – спросил он.

– В каком-то смысле.

Он засмеялся.

– Пора бы тебе их найти.

Он заказал еще саке.

– Одна роза – это все розы. Так сказал Рильке [114], и это совсем не то, что вся твоя дерьмовая наука. Думаешь, твой отец не смотрел на розы? У него была жизнь торговца, и он никогда ничего не понимал в женщинах, но он был самураем, он знал, что прямые пути гибельны.

Роза вернулась к бамбуковой ветви. Что-то царапалось в глубинах ее интуиции, высвобождалось и настойчиво стучалось в дверь сознания.

– Если они гибельны для мужчин, то почему не для женщин? – опять перевел Поль. – Если ты этого не поймешь, можешь отправляться прямиком в ад.

Гончар громко шмыгнул носом, утерся рукавом куртки.

– Ты молода, еще можешь сделать шаг в сторону. Потом будет слишком поздно.

Казалось, он хотел добавить еще что-то, но передумал. Посмотрел на Поля.

– Ты тоже хорошо это знаешь, пепел, пепел…

Он устало махнул рукой, уткнул голову в ладони, что-то пробормотал.

– Что он сказал? – спросила Роза.

– После пепла – розы, – ответил Поль.

Его голос стал глухим. Я пришла после битвы, подумала она, они вместе пережили конец света, я всегда буду лишней в этом единении. Поль пересел на свое место по другую сторону стола, она почувствовала себя покинутой.

– Кейсукэ обращается ко мне на «ты»? – спросила она у Эдуара.

– Обращения на «ты» и «вы» как такового в японском не существует, но он говорит с вами как с дочерью, местоимениями, которые во французском эквивалентны обращению на «ты».

– Как с дочерью? – повторила она. – Я заполучила в предполагаемые отцы мертвеца и пьяницу.

– Он потерял троих детей, – предупредительно заметил Эдуар, – нельзя винить его за то, что он достаточно безумен, чтобы пожелать удочерить французскую зануду.

Через некоторое время Поль встал и попрощался с компанией. Он казался совершенно измотанным, она послушно последовала за ним. У выхода она сделала небольшой крюк, обогнув непокорную бамбуковую ветвь, и отчетливо почувствовала, что ступила на давно известный и давно забытый короткий путь; на мгновение она остановилась, завороженная этим кружным проникновением туда, где не было ни материи, ни субстанции. На улице она сделала глубокий вдох. Воздух пах летом, Канто ждал их, стоя в темноте, – молчаливый, ирреальный. Садясь в машину, она внезапно развернулась и оказалась вплотную к Полю. У него вырвался удивленный жест, он чуть отступил. Она чувствовала себя пьяной, но удивительно бодрой.

– Вы не хотите… – пробормотала она.

Она положила ладонь на его запястье. Он взял ее за плечи, мягко, как ребенка, усадил в машину. Она страстно желала, чтобы он захотел, но захотел чего? Она запуталась в своих мыслях.

– Вы выпили целую бочку, – сказал он, – да и я не слишком трезв.

Он склонился к ней.

– Завтра утром я заеду за вами и отвезу в другую часть города. Потом мы поедем к нотариусу.

– И что там будет? – спросила она.

– Он скажет, что вам оставил Хару.

Она хотела ответить: какая мне разница, что он оставил? Но за спиной Поля, у поворота, где улица выходила на реку, увидела, как поднимаются к луне огромные полотнища тумана. Она подумала о бамбуке-отступнике, о его упорном надломе, о его живучести беглеца – где-то в ее голове голос Кейсукэ проговорил шаг в сторону, и она услышала, как отвечает:

– Я это приму.

Прежде чем он захлопнул дверцу, она заметила вспышку волнения на его лице – вот он, настоящий Поль, подумала она, – потом машина скользнула в ночь. Она вернулась к Хару, как возвращаются к себе домой. Из своей спальни она поклялась в верности туманам, поднимающимся к горам, к небу муссонов, к рыжей луне. Она забылась тяжелым сном, на мгновение проснулась, поискала небесное светило за окном, нашла – охряное, огромное, прочерченное темными ветвями.